Лекарство от верности
Шрифт:
От отсутствия любви и скудости существования западный мир придумал новую игрушку. Точнее сказать, подремонтировал старую идею, выдав ремонт за современное изобретение. Кому-то надоело влачить жалкое бесчувственное существование, и тогда в ход пошла очередная мания по удалению органов из живого организма. Нормальный человек добровольно отказывается от почки, носа, еще какого-нибудь надоевшего сустава. Современная медицина научилась отрезать, отторгать, удалять все, что можно отрезать. В одном из российских городов к мастерам пластической хирургии явился странный субъект и потребовал изменить форму носа. Операция по созданию нового органа совершается в два этапа – для того чтобы пришить свежий и стильный рубильник, необходимо впаять небольшой хоботок, затем из прижившегося
Мне можно было избавиться от внезапной любви хирургическим методом – хрясь, всего один удар ножа, и нет чувствительного органа, заставляющего страдать не только меня, но и моих близких. Но хирургов, специализирующихся на этой сложной комбинации, пока нигде нет. Тибетские монахи пытаются вылечить весь мир от всевозможных недугов, а сами лечатся исконно русскими средствами – аскорбиновой кислотой и активированным углем. Пакистанские хилеры тайком посещают западных докторов. Российские колдуньи состоят на учете в районных поликлиниках. И никто из них не смог бы излечить мою душу от любви.
Я взглянула на часы. Время замерло. Оно застыло в ожидании перемен. Перемены потянут за собой беду, непременно потянут, если бы вслед за любовью медленно тащилась повозка с грядущим счастьем, все человечество не отказалось бы с такой легкостью от атавистического отростка. Люди по-прежнему бы писали версты любовных баллад, пели серенады под окнами, вили уютные гнезда. Мука и уныние сопровождают каждую любовную лодку. Отталкиваясь от берега, влюбленные обязаны знать, что их ждет впереди, на другом берегу.
«А на том берегу незабудки цветут, а на том берегу звезд весенний салют, а на том берегу мой костер не погас, а на том берегу было все в первый раз, в первый раз я любил, и от счастья был глуп, в первый раз пригубил дикий мед твоих губ». Слова из песни звучали в такт моей душе, будто кто-то нечаянно подслушал мои греховные мысли. И другой берег медленно показался вдали, как подплывающий теплоход, сверкающий иллюминацией и пронзительно звенящий оглушительной музыкой. Так же медленно я возвращалась в юность. Многолетняя кожа слезала с меня клочьями, как змеиная шкура. Зубы вдруг забелели. Волосы покрылись налетом природной свежести. Кости налились упругим маслом, ногти заблестели. Я молодела на глазах, сбрасывая с себя груз прожитых лет, тяжкое бремя многолетних страданий и монотонного уныния. Еще немного, и я превращусь в подростка. Мне стало страшно. Я не хотела растворяться во времени. Нужно было немедленно остановить процесс возвращения в никуда. Застопорить ход, нажать стоп-сигнал, чтобы остановить мгновение. Пусть жизнь и время продолжают свой стремительный бег по кругу. Я хочу навсегда остаться в юности. Вместе с Димой. Вдвоем. На одном берегу. Не хочу отправляться в опасное плавание. Мы останемся на берегу юности вместе с незабудками. И на наших губах навечно застынет дикий мед.
Муж навалился на меня всем телом, закрыв собой доступ воздуха, отняв способность к борьбе. Мое тело онемело. Я ничего не могла сделать, даже ногой пошевелить. Он пришел неожиданно. Я только что задремала, чтобы немного забыться и отдохнуть от навязчивых мыслей. И муж решил взять свое, принадлежащее ему по праву. Мы напряженно молчали. Я лежала под ним бездыханная и бесчувственная. Когда все закончилось, он
– Если бы мы жили в цивилизованной стране, ты могла бы подать на меня в суд за изнасилование, – сказал муж.
Но мы жили в другой стране. Я не могла обратиться с иском в суд. Меня бы не поняли в судейской канцелярии. Мне оставалось обливаться слезами, тихо и бестолково. С романтических высот муж силой обрушил меня вниз, вернул на землю, напомнив о моих обязанностях. О долге. О незадавшемся супружестве.
– Прости меня, – сказал он, попыхивая сигаретой, – прости, если сможешь.
В ответ я лишь прикусила губу. И он ушел. Нежно тронул за плечо, придержал руку и испуганно отдернул, почувствовав жар моего тела. Я вся горела. После этой ночи Володя окончательно замкнулся в себе. Больше муж никогда не заходил в мою спальню. Избегал встреч, сторонился. До злополучной ночи мне еще хотелось поговорить, объясниться, чтобы успокоить его и себя. Теперь же сама мысль о разговоре вызывала нестерпимую тошноту. Я не хотела выяснять отношения с мужем, пусть сам разберется в себе, поймет, в конце концов, в чем его ошибка. Он не хотел быть виноватым. И стал, не желая того. Наша совместная жизнь напоминала существование в преисподней. Мы сгорали в костре взаимной ненависти. Нас поджигали фитили собственнических амбиций. В общем, мы сжигали за собой мосты благополучия. Уже невозможно было вернуться к прежним отношениям. Ненависть захлестнула нас с головой. Она заставила подчиняться темным инстинктам, уютно дремавшим в нас до поры до времени.
Единственным оазисом благоденствия для меня оставался спортивный клуб. Мне казалось, в этом месте до меня не дотянутся злые силы, а жгучая ненависть не доберется до ярко освещенного зала. Я носилась по корту с ракеткой, юная и задорная, на миг забывая о своем горе, о своей несчастливой любви, а перекошенное лицо мужа медленно стиралось.
Во время тренировки я думала только о Диме, видимо, мои мысли пробрались в него, он уже ждал меня в холле. Лицо возлюбленного сияло любовью, светилось небесным огнем, внутренним чувством, неодолимым желанием.
– Ты спешишь домой? – спросил он.
– Нет, не спешу, мы можем погулять, ты уже освободился? – сказала я.
Мне хотелось выйти из клуба вместе с ним, нарочно, на глазах у всех любопытных и любопытствующих. Настал тот благословенный миг, когда влюбленная женщина готова предъявить своего возлюбленного всему миру. Дима не противился моему желанию. Он взял меня под руку, но я выдернула ее. Мы должны находиться рядом, но не под руку и не за руку, а просто вместе, будто мы прикованы друг к другу невидимыми кандалами. Пусть увидит тот, наверху, кто приковал нас навечно, что из этого вышло. Наверное, Всевышний еще сам не знает, что из этого выйдет.
– Куда мы пойдем? – спросил он.
– Не знаю, пойдем куда-нибудь, на все четыре стороны, – сказала я.
И мы медленно побрели по городу. Мы раздвигали толпу, врезались в нее, как вонзается острый нож в рыхлый торт. Толпа растекалась вокруг нас, а когда мы проходили, она вновь смыкалась. Если тот, наверху, видел нас, он наверняка остался доволен. Вдвоем мы образовали единый стержень. Острый, как клинок.
– Ты есть хочешь? – спросил Дима.
– Нет, а ты? – смешно было думать о еде. Аппетит исчез. Любой ресторан, самый роскошный, попадавшийся нам по пути, напоминал прожорливую и грязную харчевню.
– Не хочу, – он рассеянно дернул головой, дескать, какая тут еда, не до еды сейчас.
– Дима, а что нам делать? – произнесла я. Я спрашивала мужчину, мне хотелось знать, о чем он думает, что у него в голове.
– Не знаю, – беспечным тоном отозвался Дима, – не знаю.