Лекции по античной философии. Очерк современной европейской философии

Мамардашвили Мераб Константинович

И поэтому, кстати, всегда (а в ХХ веке особенно) в силу ряда обстоятельств появлялась сквозная мысль (особенно у артистов и художников), сквозная идея (и символ) жизни как художественного произведения. Это знакомая вам идея (я просто пока поясняю, что это не случайная идея, содержание ее шире, чем то, что я сказал), но само наличие таких идей в нашем языке говорит об особом характере человеческого феномена. Эти акты, посредством которых случается второе рождение, или второе плавание, неотделимы от философии, они содержат в себе элемент философствования, знаем мы об этом или не знаем. И наоборот. Следовательно, философия есть профессиональное занятие на языке особых терминов и понятий и особых представлений всем тем, из-за чего случается второе плавание и без чего второе плавание произойти не может.

Можно пойти дальше и пояснить простую вещь. Пояснение этой вещи будет одновременно ответом на вопрос, почему современная философия такова, почему она вообще есть. Я сказал, что человек естественным образом не существует, феномен личности

не рождается, он появляется лишь во втором рождении, во втором плавании. Это можно пояснить простым указанием на способ существования человеческих явлений: этот способ существования состоит в том, что все человеческие явления, институции, законы, нормы, поступки определенного рода не существуют сами по себе, или, можно сказать, что они не могут длиться сами по себе. Мы иногда о законах и о человеческих институциях склонны рассуждать так же, как о деревьях и камнях, то есть, например, выросло дерево, и оно длится (выросшее дерево); как сказал бы философ, пребывает, существует само по себе, или не нуждается ни в каких дополнительных условиях и обстоятельствах. А вот подумайте в перерыве, задумчиво куря сигарету: существует ли в таком же смысле человеческий закон? Например, существует ли в таком же смысле человеческая свобода? Демократия? Законность? Вот мы, допустим, установили, что мы свободны. Будем ли мы свободны, оттого что мы это установили?

Ответ на этот вопрос осветит дальнейший путь движения. Итак, существуют ли человеческие институции, так же как существуют, длятся, пребывают деревья, камни и тому подобное? Из того, что я уже говорил, частично вытекает отрицательный ответ: не существуют. В каком смысле не существуют? А в том смысле, что все явления этого рода, которые являются человеческими установлениями, раз установившись (или однажды установившись) и будучи изобретены (а культурные законы, институции и так далее именно изобретаются, — изобретаются ценой риска, крови, самопожертвования, страсти, в том числе и бесполезной, как мы узнали из формулы Сартра), они далее, чтобы быть чем-то (и к этому термин «существование» неприменим [в том смысле, в котором он применим к деревьям и камням][115]), требуют опять крови, страсти, самопожертвования, понимания и потребностей такого уровня, что их у человека нельзя было бы отнять, не отняв у него одновременно с этим и жизнь. И вот когда объявлен некий установившийся закон (закон есть человеческий навык делать определенные вещи; закон не есть явление природы, — закон есть некоторая условность, она не записана в структуре космической туманности или Солнечной системы), он, раз установившись, требует в каждый данный момент того, чтобы достаточно большое число людей совершало усилие, направленное на то, чтобы этот закон был, чтобы люди жили сообразно этому закону.

Это усилие, и понимание, и потребности должны воспроизводиться. Вот отсюда та возвышенная и глупая фраза (в данном случае я называю ее глупой, потому что я вообще не люблю сентиментальных фраз, а она сентиментальная) немецкого поэта о том, что «лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой»[116]. Она очень хорошо переведена на русский язык именно потому, что русский язык насыщен сентиментальностями и в нем эти вещи легко выражаются, он весь как бы на цыпочках, всегда приподнят. (Особенно, кстати, в русском кино. Почему-то особенно актрисы говорят приподнятыми, фальшивыми голосами. Ничего в простоте сказать не могут.) Но, если отвлечься от флёра сентиментальности в этой фразе, мысль-то она выражает верную, она выражает тот [закон], по которому живут человеческие установления.

Все человеческие установления являются такими. Демократия, например, отличается тем, что ее — как вы знаете, наверное, — нельзя дать извне, если нет достаточного числа людей, которые с риском для своей жизни или под страхом смерти готовы воспроизводить свою потребность в демократии, которые не представляют без нее своей жизни. К тому же демократия или просто закон есть навык, умение. Например, это есть умение или мускул, который позволяет нам жить в сложном обществе, а история показывает, что есть некоторые такие социальные системы, которые возникают и строятся определенным образом именно потому, что субъекты этих социальных систем, подданные, граждане этих социальных систем, не способны и не умеют жить в сложной социальной структуре, достаточно дифференцированной, артикулированной, формализованной. Например, русские люди начала ХХ века явно не умели в ней жить, и поэтому они не хотели права, а хотели справедливости, они не хотели истины, а хотели правды. Справедливость и правда — это вещи, что сами собой, интуитивно, на миру или гласом мира устанавливаются без каких-либо сложностей и опосредований. Идеи непосредственного управления, непосредственного установления правды, критика формализма буржуазного права, формализма представительных, правовых институтов и так далее родились на этой почве. И, разъясняя частично эту вводную вещь, я отвечаю на вопрос, что такое человеческий феномен, и тем самым одновременно ввожу некоторые темы современной философии.

Скажем, приводя знакомый образ русского мира (общины), я просто взял знакомый образ, а могу сейчас назвать его термином, который возник в философской культуре ХХ века (это немецкий термин), Gemeinschaft, в отличие от Gesellschaft. Gemeinschaft (в

русском языке нет перевода этого термина) — это общность, а Gesellschaft — это общество. Общество формально, оно содержит в себе различные секторы, классы, институты, отличные один от другого. Власти разделены. А общность — это то общение людей, которое непосредственно устанавливается между ними и обозримо всеми участниками этого общения. Это органическое Gemeinschaft стало противопоставляться формальному Gesellschaft, формальному обществу, в философской культуре современного мира. И как немцы потом использовали это в фашистской идеологии? Народ существует, и народ должен непосредственно управлять самим собой. Как он может непосредственно управлять самим собой? Без разделения властей, без системы представительства. Один народ, один фюрер. И вы знаете, к чему это привело. Так вот, человек есть умение жить в сложном обществе или неумение жить в нем.

Субъектов, которые являются носителями такого рода идей, бессмысленно упрекать в том, что они не понимают, что такое демократия, как немцы не понимали. Почему? По одной простой причине: вся послевоенная история Германии (Западной Германии, я имею в виду) свидетельствует о том, как трудно установление человеческих институций, если они не вырастают из души, способности, умения каждого. Я повторяю фразу, которую уже говорил: для каждого человеческого закона, для его существования и пребывания нужно достаточно большое число таких людей, из глубины потребностей, умения, риска и страсти которых этот закон каждый раз вырастал бы, то есть на философском языке это означает, что человеческие вещи не длятся, а все время должны воспроизводиться. Иначе их просто нет. Значит, когда мы говорим о человеческом усилии, пульсациями которого человеческие действия только и живут, тогда мы должны говорить и о том, как эти усилия можно совершать. Если нечто в мире зависит от меня, от моего усилия, то я это усилие как-то должен уметь совершать.

Религиозные авторы в таких случаях говорили, например, что не только человек нуждается в Боге, но и Бог нуждается в человеке, то есть все, что божественно, нуждается в человеке, а божественны такие вещи, о которых я только что говорил. Закон божествен. В каком смысле божествен? Он не психологичен, ему нет дела до наших состояний радости, волнений и так далее, и его не существует без нашего усилия. Совершение усилия, пульсация которого держит на себе пребывание человеческих вещей, есть нечто очень сложное, что, естественно, может быть только продуктом культуры, и к совершению этого усилия имеет отношение философия, то есть фактически философия не есть знание (как я уже предупредил), а есть прежде всего техника, и, во-вторых, техника совершения этого усилия. Нужно понять, что такое усилие, а это само собой не очень понятно. Скажем, в каком-то смысле вся античная философия в лице Платона, если условно считать Платона самым полным выразителем античной философии, есть акт, совершенный Платоном перед лицом убийства Сократа. Общество убило Сократа, и это заставило Платона философствовать. Как так? Если Сократа убивают, что же тогда? Вся философия Платона есть ответ на этот вопрос. Сам вопрос распадается на много сложных составных частей, но я хочу сказать, что в акте философствования есть вынуждение, этим вынуждением служат часто такие вещи, как убийство философа.

И вот эта техника задавания такого рода вопросов, рассеивания определенных иллюзий, докапывания до сути дела — она и есть философия. О философии одновременно и увлекательно говорить, и трудно, и так же трудно ее передавать, потому что она связана с усилием и, если говорить философским языком, не с усилием чтения текстов, а с усилием такой жизни, чтобы акт жизни воспроизводил не меня в мире, а воспроизводил порядок, то есть если я чего-то не делаю, то нечто в мире рушится (например, рушатся, умирают человеческие законы, в том числе и хорошие). Так вот, это передать почти что невозможно, поэтому все, что я буду говорить, частично будет совпадать с одной категорией, о которой я сказал в самом начале, — с категорией проповеднических текстов, то есть таких, которые пытаются не передать аналитическое содержание мысли, а навеять некое состояние.

Чтобы навеивать это состояние, у нас есть какой-то материал, есть философские тексты, есть зафиксированные в книгах философские явления ХХ века, то есть специфические для ХХ века философские явления. Это экзистенциализм, феноменология, неопозитивизм, или так называемый логический позитивизм, философская антропология, философия жизни, философия культуры, герменевтика, метафизика и так далее. Теперь мы одновременно с этим перечислением должны задать себе один общий вопрос: почему это так? Почему мы каждый раз создаем новую философию — философию, отличную от той, которая была, от классической философии? Ведь есть стройные и красивые философские построения XVII, XVIII, XIX веков, так называемая классическая философия. Почему же должна быть другая философия и почему вообще она должна отличаться от той, предшествующей? Скажем, вы услышите такие словосочетания, которые имеют смысл, требующий четкого понимания, а именно что классическая философия — это философия разума, просвещения, рациональности, а современная философия — это некоторый декаданс, вырождение, отказ от идеалов разума, от идеала рациональности, или, другими словами, современная философия в целом характеризуется некоторыми иррационалистическими тенденциями и чертами.