Лекции по кинорежиссуре
Шрифт:
Искусство несет в себе тоску по идеалу. Оно должно поселять в человеке надежду и веру. Даже если мир, о котором рассказывает художник, не оставляет места для уповании. Нет, даже еще более определенно: чем мрачнее мир, который возникает на экране, тем яснее должен ощущаться положенный в основу творческой концепции художника идеал, тем отчетливее должна приоткрываться перед зрителем возможность выхода на новую духовную высоту.
Для меня кино — занятие нравственное, а не профессиональное. Мне представляется необходимым сохранить взгляд на искусство как на нечто чрезвычайно серьезное, ответственное, не укладывающееся в такие понятия, как, скажем, тема, жанр, форма и т. д.
Искусство существует не только потому, что отражает действительность. Оно должно еще вооружать человека перед
Но не предлагая готовых ответов, искусство оставляет нам ощущение веры. «Ура Карамазову!» — говорит Достоевский в финале романа. Говорит тогда, когда провел нас с героем сквозь все его страдания, падения, ошибки и довел нас до такого состояния, что мы полны любви к герою и благодарности, признательности ему за его благородство, за верность себе, за перенесенные им муки. Он стал одним из пас. Мы черпаем в нем веру.
Искусство дает нам эту веру и наполняет нас чувством собственного достоинства. Оно впрыскивает в кровь человека, в кровь общества некий реактив сопротивляемости, способность не сдаваться. Человеку нужен свет. Искусство дает ему свет, веру в будущее, перспективу.
Гений связан для меня с перспективой, светом. Если нет перспективы, то нет и драматизма, и выхода из него… Проведя человека сквозь драматические, трагические ситуации, сквозь безнадежность, — дать ему выход в покой, в радость, в состояние надежды.
Все это давно поняли древние греки и создали самый демократичный театр. Поразительно, как они пришли к понятию «катарсис» — понятию, для меня чрезвычайно важному, «Очищение путем сострадания и страха» — так определено понятие «катарсиса» у Аристотеля. Веками это толковалось и трактовалось с точки зрения самых разных философских систем и логики. Но для меня состояние «катарсиса» — чисто эмоциональное, не подвластное логическим объяснениям, назидательности. Это для меня именно сопереживание с выходом в покой, к счастью и перспективе. Это своеобразный способ исповеди во имя обретения силы для жизни, веры в себя и в свои возможности, найти в себе самом новые нравственные источники (что и есть цель исповеди). Искусство и дает человеку возможность «катарсиса», очищение через сопереживание другому — герою. Пережив с ним вместе трагедийную ситуацию, «переварив» ее в себе, человек может почувствовать себя великим, встать на уровень художника. Подумайте только: братья Карамазовы один блаженный, другой, Митька, осужден за убийство, третий сошел с ума да еще их папаша Федор Павлович, а в итоге — «Ура Карамазову!» Это и есть «катарсис». Если Карамазовы на что-то понадобились, мы можем верить в себя.
Необычайно важно сохранить для кинематографа идею «катарсиса». Для кино назрело время решать проблемы, которые история ставит перед человечеством.
Искусство — единственная из форм человеческой деятельности, которая абсолютно идеалистична, в том смысле, что она стремится выразить бесконечность.
С нравственной точки зрения искусство имеет два аспекта. Во-первых, это единственный род деятельности, пожалуй, высший, по крайней мере в сфере духовной, ради которого, быть может, вообще человечество существует. Во-вторых, искусство как деятельность — бескорыстно, т. е. оно невыгодно для того, кто им занимается. Оно, во многом, стоит над историческим процессом, хотя оно порою и ускоряет общественные процессы. «Художник — это всегда стихийное бедствие для государства», — по-моему, очень точная фраза. Искусство развивает общество быстрее, чем оно этого хочет. В искусстве есть нечто имманентное, заложенное в него от природы. Существовали различные точки зрения о происхождении искусства, например, от религии. Стоит перенестись мысленно в глубь веков и станет понятно, что это не случайно. К примеру, иконопись. Это не искусство, вот в чем дело, это нечто другое. Строительство соборов тоже не было искусством, так как имен строителей не осталось. Человек столь органично выражал свои творческие силы, что это было служение, а не искусство, а оно, не есть ли истинный смысл
Я думаю, кино способно родить художников, которые относились бы к своему делу, как к служению.
Однако мы занимаемся кино, но при этом зачастую не знаем, что же такое кино? Мы слишком часто в плену у собственного языка. Еще Ницше заметил, что язык начинает терять свою сущность, вместо того, чтобы становиться более точным, он деградирует, все менее выражает суть. (В арабском языке, к примеру, 700 определений верблюда!) Само слово слишком неточно в передаче смысла. Феномен утраты языка странное явление, настораживающее. Наши знания все более отдаляются от истины. Возникает пропасть между названием и сутью явлений. Этот разрыв и должно заполнить искусство, ибо оно универсально. Однако и в искусстве происходят странные явления, подобные тем, что в языке. К примеру, феномен «массовой культуры», т. е. замена качества количеством. Все «потребляют» искусство, все им «интересуются». Что-то вроде одежды, нечто модное, из ассортимента современного человека. Это ужасно. Прагматизм и потребительство моды вот бич современного искусства. Однако его подлинная сущность, его роль и функция не изменяются и не могут измениться.
Нам дано в искусстве, создав образ, объять необъятное. Абсолют.
Религия, философия, искусство — вот три кита духовной деятельности, где человек формулирует для себя понятие абсолюта. Подобно тому, как в капле отражаются облака и деревья, так в образе отражается мир. Капля — это образ мира. Это иносказание. Но и религия, к примеру, тоже иносказание, ибо она с нами говорит на человеческом языке. П. Флоренский в «Иконостасе», размышляя о том, что же такое икона, пишет: «Представьте, что вы находитесь в закрытой комнате, но есть полутемное окно, сквозь которое вы догадываетесь о существовании другого мира».
Применительно к понятию художественного образа, это очень глубокая мысль. Человек — частица абсолюта. Когда человек ощущает абсолют, ему дано его запечатлеть.
Принято считать, что специфика кино в «синтетичности», что в нем все виды искусства слились. Если бы это было так, то кино не было бы искусством.
Кино — не является синтетическим искусством, так же как и монтаж не является специфической сущностью кинематографа. Ведь литература тоже монтаж, и поэзия, и архитектура.
Путь кинематографа — это путь постепенного освобождения от влиянии смежных искусств, а не наоборот. И чем дальше кинематограф пойдет в своем независимом способе разработки материала жизни, тем больше он добьется успехов.
Самое опасное, что может быть для каждого вида искусства— это непонимание специфики своего материала. К примеру, «передвижники», в работах которых функция подавила уникальность. Или скульптуры Родена — явное непонимание материала своего искусства. Другое дело скульптуры Г. Мурра, который продлевал природу, создавал камни из камней, а не литературу из камня, как это делал Роден.
Искусство — «вещь» абсолютно чистая, в нем невозможны любые «примеси», будь то конъюнктура или эклектика.
Законсервированное время — вот сущность того материала, которым оперирует кинематограф. Истинная киноконструкция соединяет образы мира в образе времени. Если нельзя исключить понятие времени из кадра, значит кадр снят правильно. Обычно «стареют» те фильмы, где авторы пренебрегли течением: времени в кадре, где нет самодвижения ж из ни.
М. И. Ромм считал, что развитие кино это движение по пути все большего и большего реализма, все большего правдоподобия. Это и правильно, и неправильно. Искусству интересна истина, а не только правдоподобие. Важно исключить все то, что может читаться, как фальсификация реальности. Как у музыканта есть «слух», так и у режиссера должен быть некий орган контроля, не позволяющий выходить за пределы своего знания жизни.