Ленин (Глава 3)
Шрифт:
Возможно, в конфликте Мартова с Лениным лежали не столько политические императивы, сколько нравственные. Приведу одно любопытное свидетельство, упоминаемое Б.Двиновым в „Новом журнале". Как рассказывала сестра Мартова Лидия Дан, в детстве дети Цедербаумов своими играми создали некий идеальный мир, который именовали „Приличенск". Игры, где особо ценятся честь, достоинство, совесть, составляют основу человеческого приличия. Сестра Мартова вспоминала, что в семье произошел случай, потрясший всех, и особенно Юлия. Для младшего брата Владимира взяли кормилицу из деревни. Какое-то время спустя кормилица получила письмо, в котором сообщалось, что ее родной ребенок дома от плохого питания умер. Видя горе несчастной женщины, маленький обитатель „Приличенска"
В отношениях с молодым Владимиром Ульяновым Юлий Мартов вначале вскользь, а затем более рельефно рассмотрел черты, которые создали в конце концов непреодолимый водораздел между ними. В своих "Записках социал-демократа", которые успели выйти в Берлине при жизни Мартова, автор вспоминал, что в конце века В.И.Ульянов оставлял при первом знакомстве несколько иное впечатление, чем то, которое неизменно производил в позднейшую эпоху. В нем еще не было, или по меньшей мере не сквозило, той уверенности в своей силе - не говорю уже в своем историческом призвании, - которая заметно выступала в более зрелый период его жизни. Ему было тогда 25-26 лет… Ульянов еще не пропитался тем презрением и недоверием к людям, которое, сдается мне, больше всего способствовало выработке из него определенного типа вождя". Правда, Мартов тут же замечает, что „элементов личного тщеславия в характере В.И.Ульянова я никогда не замечал"127.
Свидетельства Мартова о моральной эволюции Ленина весьма интересны. В генетических корнях нравственности этого человека проявляются многие особенности его натуры, наложившие глубокий отпечаток на деятельность созданной им партии. Решительным и беспощадным Ленин стал не сразу. Вернемся еще раз к воспоминаниям Мартова.
На одной студенческой вечеринке в Петербурге Ульянов „выступал с речью против народничества, в которой, между прочим, со свойственной ему полемической резкостью, переходящей в грубость, обрушился на В.Воронцова. Речь имела успех. Но когда по окончании ее Ульянов от знакомых узнал, что атакованный им Воронцов находится среди публики, он переконфузился и сбежал с собрания"128.
Со временем, с годами Ленин перестанет „конфузиться" и обретет твердость и непреклон-ность, переходящие в жестокость. Познакомившись с материалами о положении на вязально-текстильной фабрике Мостекстиля, в записке И.В.Сталину и И.С.Уншлихту он советует „созвать из архинадежных людей совещание тайное" для выработки мер борьбы с расхитителями, кои должны быть весьма просты: „поимка нескольких случаев и расстрел"129.
Судьба отношений Мартова и Ленина - это судьба двух концепций революционного развития в России: гуманной - демократической и силовой - тоталитарной. Вопрос далеко выходит за рамки личных отношений и отражает драму борьбы двух начал: политики в союзе с моралью и политики, подчинившей мораль. Борьба в редакции „Искры" и вокруг нее означала для Мартова нечто большее, нежели просто фракционная борьба. Он видел в ней прообраз власти, утверждающей себя „любой ценой". Поддерживая высказывания Плеханова о „бонапартизме" Ленина, Мартов написал специальную брошюру против монополии центра с его контролем и жесткими директивами. Это положение автор работы назвал „осадным положением в партии"130. А оно, это „осадное положение", создавалось с самого начала. Этого не скрывал и Ленин. В своем „Ответе Розе Люксембург", написанном в сентябре 1904 года, он указывает: „Каутский ошибается, если он думает, что при русском полицейском режиме существует такое большое различие
До революции 1917 года Ленин, по сути, борется за свою главную идею: создать монолитную, централизованную партию, с помощью которой можно прийти к власти. Он не задается мыслью, что будет потом? Ведь партия-орден уже будет создана? Она же не исчезнет никуда? Не в этом ли феномене видна угроза будущему? Нет, Ленин так не думает. Все, кто не согласен с ним, достойны быть лишь с Мартовым.
В письме А.А.Богданову и С.И.Гусеву Ленин однозначно утверждает: „Либо мы сплотим действительно железной организацией тех, кто хочет воевать, и этой маленькой, но крепкой партией будем громить рыхлое чудище новоискровских разношерстных элементов…" В примечании добавляет, что тех, „которые абсолютно не способны воевать", он просто „всех отдал Мартову"132.
Добавление чрезвычайно красноречивое: кто за „железную" гвардию, готовность „воевать" и „громить" - те в его партию. А не способные к этому - в „рыхлое чудище" Мартова. Ленин презрительно относится к моральным сентенциям Мартова, Плеханова, Аксельрода. В своей полемике, которая, пожалуй, составляет львиную долю всего литературного наследия Ленина, он мимоходом бросает слова, которые отдают осуждающим рефреном, что, мол, Мартов известен „своей моральной чуткостью", вопит о „краже", „шпионстве" и других безнравственных вещах133.
До своей победы в октябре 1917 года Ленин не перестает полемизировать с Мартовым, если это можно назвать полемикой. Изобличения, осуждения, „приговоры" и просто оскорбления в адрес человека, с которым в молодости было так много общего. Но Мартов непреклонен. Склонный и способный к компромиссам, Мартов не испытывает никаких позывов к поиску согласия. Просто давно пришло понимание, что тот социализм, который намерен строить вождь партии большевиков, не имеет отношения ни к подлинной справедливости, ни к нравственным принципам, ни к гуманистическим началам социалистических мечтаний.
Уже проиграв, Мартов ужаснулся „промежуточному" итогу достигнутого в 1917 году. В письме к одному из своих личных друзей Н.С.Кристи Мартов выносит вердикт, который оказался сколь пророческим, столь и весьма точным.
„Дело не только в глубокой уверенности, что пытаться насаждать социализм в экономически и культурно отсталой стране - бессмысленная утопия, но и в органической неспособности моей помириться с тем аракчеевским пониманием социализма и пугачевским пониманием классовой борьбы, которые порождаются, конечно, самим тем фактом, что европейский идеал пытаются насадить на азиатской почве. Получается такой букет, что трудно вынести. Для меня социализм всегда был не отрицанием индивидуальной свободы и индивидуальности, а, напротив, высшим их воплощением, и начало коллективизма я представлял себе противоположным „стадности" и нивелировке… Здесь же расцветает такой „окопно-казарменный" квазисоциализм, основанный на всестороннем „опрощении" всей жизни, на культе даже не „мозолистого кулака", а просто кулака…"134
Интернационалистическая позиция „революционного оборончества" Мартова весьма контрастировала с пораженчеством Ленина и патриотизмом Плеханова. Вероятно, она, эта позиция Мартова, была наиболее верной и благородной. Весть о вспыхнувшем пожаре европейской войны 1914 года застала Мартова в Париже. В своем „Голосе" (небольшой coциал-демократической газете центристского толка) Мартов не уставал повторять: „Да здравствует мир! Довольно крови! Довольно бессмысленных жертв! Да здравствует мир!" Вернувшись в мае 1917 года в Россию, Мартов не изменил своим интернационалистским позициям; он последовательно выступал не только против пораженчества, против превращения войны империалистической в войну гражданскую, но и против шовинизма, вызывая часто огонь по своим позициям как слева, так и справа.