Ленин. Жизнь и смерть

Пейн Роберт

Карл Каутский написал небольшую брошюру «Диктатура пролетариата». В ней он сделал попытку показать, что диктатура, не будучи неизбежной и логически обоснованной формой государства после того, как от власти отстраняется буржуазия, есть по сути отжившая форма правления, противоречащая принципам марксизма. Подобрав соответствующие цитаты из Маркса, он сумел на свой лад доказать, что русская революция была антимарксистской, еретической и происходила в изоляции, на периферии общеевропейского революционного движения. Ленин тоже запасся цитатами из того же классика и обрушился на Каутского с критикой в своей новой работе «Пролетарская революция и ренегат Каутский», которую он написал в период своего выздоровления. Тон работы жесткий, а местами, где автор особо распаляется, слышатся скандальные нотки. Ленин не пытается скрыть своего отношения к «ренегату», которого считает предателем марксизма, продавшимся врагу.

Видимо, брошюра Каутского

очень сильно задела его за живое, и это болезненно сказалось на его сочинении. Формулировки, приводимые Каутским, считает Ленин, неверны, он заблуждается и слишком узко понимает теорию Маркса, а если ему и удается что-то в ней постичь и извлечь, дабы употребить в качестве аргумента, то и это малое тонет в море несусветной путаницы. Каутский, пишет Ленин, словно слепой щенок, который тычется в разные стороны носом, да вдруг и находит что-нибудь съедобненькое; именно так Каутский читает Маркса и иногда нет-нет да и наткнется на понятную для него и при годную для полемики мысль. Например, Каутский пишет, что Маркс отнюдь не предрекал появления диктатора с властью, не ограниченной никакими законами, поскольку диктатура такого рода никак не отличалась бы от тех, что существовали еще в Древней Греции и Риме. Каутский твердо заявляет, что в европейском социалистическом движении не должно быть места для тирании отдельной личности. Ленин парирует этот довод и уклончиво дает понять, что вопрос о тирании отдельной личности как бы излишен, не имеет оснований, а все отсылки к Древней Греции и Риму свидетельствуют лишь о том, что Каутский достаточно неплохо усвоил курс исторических наук, чтобы блистать своими знаниями античного мира перед гимназистами на поприще школьного учителя. Выступать же от имени европейского социалистического движения он не имеет права. «Диктатура, — продолжает Ленин, — есть власть, опирающаяся непосредственно на насилие, не связанная никакими законами». Это факт, и тут не может быть двух мнений, но Каутский должен уразуметь, что диктатура пролетариата есть нечто новое, в корне отличающееся от всех ранее существовавших диктатур. Она не имеет ничего общего с тиранией отдельной личности. Диктатура пролетариата есть проявление незыблемого общественного-исторического закона, утверждает Ленин.

Стиль ленинской полемики и тут проявился во всей полноте. Выдумывая собственные определения, он пользуется ими, чтобы заткнуть рот своему оппоненту, будучи при этом в полной уверенности, что никто не посмеет ему противоречить. В его споре с Каутским, например, такие слова, как «диктатура» и «демократия», по-видимому, представляют собой взаимозаменяемые понятия. Он может сказать: «Пролетарская демократия, одной из форм которой является Советская власть, дала невиданное в мире развитие и расширение демократии». В ответ на рассуждения Каутского о демократии Ленин ему указывает, что тот, судя по всему, имеет в виду другую демократию, а именно — «смердящий труп» демократии, форму ее, практикуемую на Западе, которая не имеет ничего общего с «настоящей и чистой» демократией, осуществленной Советами. Нам снова и снова напоминают, что «пролетарская демократия в миллион раз демократичнее самой демократической буржуазной республики».

Ленина как-то особенно раздражает упорство Каутского, когда тот без устали повторяет, что без основных свобод не может быть социализма, а поскольку русская революция отрицает право граждан пользоваться основными свободами, то она не социалистическая. Ленин ему возражает — не может быть, например, свободы печати, если пресса находится в руках буржуазии, мол, только при Советах возможна истинная свобода слова, потому что буржуазия лишена власти. Каутский требует свободы собраний. В ответ Ленин пускает в ход весьма странный аргумент, что, дескать, свобода собраний и так гарантируется Советским государством, потому что «многие тысячи лучших зданий» отобраны у эксплуататоров, и в силу этого право на свободу собраний, без которого демократия немыслима, становится в миллион раз демократичнее. Какое отношение имеет свобода собраний к экспроприации жилья, объяснить он не удосужился. Вообще получалось, что в его социалистическом раю все в миллион раз лучше, чем в любой другой стране, а следовательно, пытался внушить добрым людям Ленин, какое дело Каутскому до того, как происходит революция в России?

Вот так, не выдвигая сколько-нибудь серьезных опровержений, отделываясь голословными утверждениями, в которых претензии Ленина на лидерство в мировом социалистическом движении становились все более и более явными и неуемными, на каждом шагу искажая Маркса и историю, то и дело припечатывая своего оппонента обидными словечками вроде: «пошлый мещанин», «дурачок», «лакей», «ренегат», «иудушка»… — о, у него богатейший запас уничтожающих слов, ими испещрена вся работа — Ленин расправляется с Каутским, буквально стирая его в порошок. Но вот беда: Каутского, такого-сякого, оказывается, не так-то

просто уничтожить. Он снова и снова не дает покоя оппоненту. В работе Ленина восемь глав, и в каждой из них читается откровенное намерение автора добить несносного врага, разделаться с ним раз и навсегда. Интересно, что в этой ленинской книге есть очень выразительные места, где, можно сказать, слышится крик раненого самолюбия.

Небольшая брошюра Каутского, напротив, выдержана в вежливом, корректном тоне, логически выстроена. Это своего рода мягкое внушение, а на большее ее автор и не претендует. Признаваясь в том, что он всего лишь теоретик, не сведущий в вопросах революционной практики, Каутский безошибочно называет пять смертных грехов, допущенных русской революцией. Вот они:

1. Советское государство с самого начала своего существования по природе своей могло функционировать лишь как тирания одного человека или небольшой группы людей.

2. Разгон Учредительного собрания был акцией, имевшей целью укрепить власть тиранов, а заодно и покончить с последними ростками демократии.

3. Ленин использовал вооруженное крестьянство, чтобы оно защитило правительство, состоящее из интеллигенции, но называющее себя «диктатурой пролетариата». По природе своей такое правительство не может быть прочным; оно не представляет населения страны; у него не может быть ясных, четких задач, понятных народу.

4. Государство, проводящее экспроприации, не может считаться социалистическим. «Экспроприируя экспроприаторов», Ленин спровоцировал гражданскую войну, и как раз в то время, когда стране так необходим был мир, чтобы оправиться от нанесенных ей ран.

5. Ленин поставил все на карту, ожидая революцию в Европе, тогда как нет никаких оснований ожидать, что она произойдет сейчас или в ближайшем будущем.

На первые четыре пункта Ленин ответил рассуждениями о чистоте намерений большевиков и очевидности успеха их политической линии. Диктатура, по Ленину, есть самая истинная форма демократии. Разгон Учредительного собрания для того и был осуществлен, чтобы раздвинуть рамки демократии. Вооруженное крестьянство является основной частью рабочего авангарда, а экспроприации были необходимым и неизбежным оружием в борьбе Советского государства с буржуазией. Что касается пункта пятого, в котором его упрекают в чрезмерных надеждах на европейскую революцию, то он этот упрек отметает. Наоборот, говорит он, его расчет трезв. Он точно рассчитал научно-историческую неизбежность европейской революции. Нет ни малейшего сомнения в том, что революция в Европе произойдет, и если Каутский, писавший свою работу в августе 1918-го, не услышал нарастающего гула революционных событий в Германии, то он просто туг на ухо. На последней странице своей книги Ленин, торжествуя над своим противником, выдаёт следующий пассаж:

«Предыдущие строки были написаны 9 ноября 1918 г. В ночь с 9 на 10 получены известия из Германии о начавшейся победоносной революции сначала в Киле и других северных и приморских городах, где власть перешла в руки Советов рабочих и солдатских депутатов, затем в Берлине, где власть тоже перешла в руки Совета.

Заключение, которое мне осталось написать к брошюре о Каутском и о пролетарской революции, становится излишним».

Для Ленина это был момент наивысшего триумфа. Слова словами, но ведь сбылось же то, о чем он говорил; неоспоримая железная логика событий доказала, как неправ был Каутский. Вот-вот пламя революции охватит всю Европу, а это значит, что все его прорицания, основанные на тщательном изучении марксистской теории, оказались верными. Крупская рассказывает, что Ленин в те дни был на вершине блаженства, он сиял, улыбался, разъезжал с митинга на митинг по всей Москве с речами, в которых приветствовал германскую революцию. «Те дни были самыми счастливыми в его жизни», — писала Крупская.

Он столько времени мечтал об этой революции, по его мнению, неминуемой. Она должна была защитить и вместе с тем упрочить его собственную, российскую революцию. И, по правде говоря, для германской революции он сделал не так уж мало. В своей замечательной записке Свердлову и Троцкому в октябре он уверял их в том, что Россия образует братский союз с революционной Германией. Он был готов послать в Германию хлеб и военную помощь, чтобы поддержать там революцию. «Все умрем за то, чтобы помочь немецким рабочим…» — объявил Ленин. В Германии сложилась революционная ситуация, а значит, — во-первых, надо собрать в десять раз больше зерна для своей страны, ну и для немецких рабочих; во-вторых, по всей стране надо призвать в армию в десять раз больше новобранцев. «Армия в 3 миллиона должна быть у нас к веснедля помощи международной рабочей революции». Все в этой записке Ленина выдаает его крайнее возбуждение. Дрожащей рукой он подчеркивает наиболее важные, с его точки зрения, слова, а заканчивает свое послание требованием, чтобы эта «резолюция» была передана по телеграфу всему миру, «всем», «всем», «всем».