Ленин. Жизнь и смерть
Шрифт:
Спустя много времени после смерти Ленина его кабинет в Кремле был превращен в музей. Тогда все вещи, которыми он пользовался, сидя за своим письменным столом, были снова расставлены в точности так же, как при его жизни: телефоны, ножницы, ножи для разрезания бумаги, зажигалка, которую он пускал в ход, когда надо было сжечь лишние бумаги; не забыли и про обезьяну. Она тоже заняла свое законное место. Верные последователи Ленина хорошенько постарались воссоздать его кабинет точно в таком виде, в каком он его оставил. Даже обезьяну водворили туда, где ей и полагалось быть.
В сущности, это уродливое и пошлое произведение мелкой пластики вовсе не было изваяно специально по заказу Ленина. В конце XIX века такие статуэтки тиражировались массовым производством на потребу общественному вкусу. Их можно было встретить во множестве домов — во Франции, в Германии, Скандинавии, России, где они служили своеобразным украшением типично буржуазного интерьера и стимулировали дам и господ на модные тогда разговоры; причем уродливость этой скульптуры даже как-то усиливала ее притягательность. В ней содержался
Ленин был из тех людей, кто точно знал, что ему следует любить, а что не следует, что ему должно нравиться, а что не должно. В его кабинете не было ни одного случайного предмета. Каждый предмет имел свое определенное значение и назначение. Например, кусок войлока, лежавший на полу под письменным столом, был туда положен, чтобы у Ленина зимой не застывали от холода ноги. Однажды его секретари решили заменить войлок ковриком из белой медвежьей шкуры. Немедленно разразился скандал. Ленин требовал всех к ответу, допытывался, кому это пришла в голову мысль, что он должен жить в комфорте и утопать в роскоши, как какой-нибудь капиталист. Его секретари деликатно возразили ему, указав на то, что другие высокопоставленные государственные чиновники, но гораздо ниже его рангом, позволяли себе роскошь подстелить под ноги коврики из медвежьей шкуры. Но Ленин так и не смог привыкнуть к этому «изыску». В его рабочем кабинете, где он трудился целый день, подобный коврик, в его представлении, был как-то не к месту.
Стоит немного поговорить о пальме, той самой высокой пальме с блестящими зелеными листьями, которая стояла в кадке у окна. И с ней у Ленина была большая внутренняя связь. Каждый божий день он собственноручно промывал водой ее листья и следил за тем, чтобы на них не появилось ни единого больного пятнышка. Пальма в его кабинете была единственным предметом, олицетворявшим живую природу, и Ленину почему-то надо было, чтобы она росла сильной и красивой. Еще раз подчеркнем любопытную деталь: он совершенно не терпел букетов из срезанных цветов, и в его кабинете их никогда не было. Ему невыносимо было зрелище опадающих лепестков и прочих признаков увядания. А пальма нисколько не менялась, увядание ей не грозило, и ее листья всегда сохраняли сочность, глянцевый блеск. Многие удивлялись, наблюдая, как Ленин бережно ухаживает за пальмой, тратя на это свое драгоценное время. Все объяснялось очень просто. Давно, еще когда семья Ленина жила в Симбирске, в Казани, да и после, когда они переехали в Санкт-Петербург, в их доме всегда стояли пальмы в кадках — мать Ленина коллекционировала разновидности этого растения, любила их, разводила и выращивала. С самого детства и до той поры, когда он стал молодым человеком, в его домашние обязанности входило ухаживать за пальмами его матери, промывать их листья и следить за ними. Так что пальма в кадке, о которой сейчас идет речь, стояла в ленинском простом рабочем кабинете вовсе не «для мебели». Она служила наглядным и красноречивым свидетельством его немеркнущей любви и привязанности к своему семейству.
И поскольку, как мы уже сказали, любой предмет в обстановке этой комнаты для Ленина имел свой скрытый смысл, пришло время разгадать, какой же смысл него таился в фигурке человекообразной обезьяны, так явно бросавшейся в глаза любому, кто попадал в его кабинет. Верующий человек, несомненно, водрузил бы на это место Распятие, или статуэтку Будды, или еще какой-нибудь священный символ, в зависимости от конфессии. У Ленина на «святом» месте сидела человекообразная обезьяна. Почему?
Судя по всему, объяснение следует искать в том поклонении, с каким интеллигенция XIX века относилась к науке. Наука для нее стала своего рода идолом. Монархическое государство в России выродилось во что-то абсурдное и уже не отвечало интересам и потребностям своих верноподданных. Царская власть явно устарела, погрязла в коррупции, не справлялась со страной. Люди отвернулись от нее, а заодно и от Православной Церкви, которая тоже все больше отдалялась от своей паствы, и нашли себе другую религию — науку. По их представлению, только наука владела ключом к лучшему будущему. Для русского интеллигента сомнение в теории Дарвина или в любой другой подобной научной теории было просто немыслимо: это было бы ересью, ретроградством. Наука, при всей ее механистичности, порой и вредоносности, да и вообще спорности, заменяла людям веру в Бога. Великий русский философ Владимир Соловьев видел в этом «грехопадение» русской интеллигенции. Он писал: «…Приверженец нового катехизиса выступал с такого рода заявлением: „Нет ничего кроме материи и силы; борьба за существование произвела сначала птеродактилей, а потом плешивую обезьяну, из которой выродились и люди: итак, всякий да полагает душу свою за други своя“». Говоря это, он имел в виду, что культурное российское общество видело в науке силу, способную создать на Земле царство всеобщей любви и гармонии. Ленин, который вопреки всем очевидным фактам отстаивал идею научности и правоты марксовой теории, твердо верил, что мир и счастье на Земле настанут только тогда, когда будет построено государство, воплотившее в себе теорию Маркса.
Но наука по природе своей антигуманна и она не может охватить все сферы человеческого бытия с его постоянной изменчивостью. Она может подытоживать, вести статистику, определять тенденции и направления в развитии человечества, выявлять факторы, которые опровергают те или иные научные законы или
Невзирая на то, что эксперимент этот был в корне абсурдным и все подкрепляющие его «научные» теории не имели к науке никакого отношения, Ленин упрямо проводил его в жизнь. Вот и получилось, что люди сделались для него чистой статистикой, цифирьками или костяшками на счетах, которые можно было гонять туда-сюда. При этом совсем необязательно, что он их ненавидел или намеревался унизить, вовсе нет. Ну как можно унизить статистику? Просто он рассматривал их не как живые существа, а как значки, напечатанные на белой странице. Они были ноликами, не имеющими самостоятельного значения до тех пор, пока он сам не наделял их цифровым значением. А что ему стоило взять и вырвать несколько страниц из собственного блокнота статистических выкладок и подсчетов? Так было даже лучше, и блокнот получался потоньше, и подсчеты попроще, покомпактнее данные, — словом, это только облегчало дело.
За всеми его деяниями и творениями встает, повторяем, фигура настоящего нигилиста, которому были чужды человеческие чаяния и помыслы, обыкновенная людская жизнь. Это был фанатик, одержимый слепой верой в непогрешимость созданной им «науки», постигший все тайны ремесла разрушения. Как и Нечаев, он был предан идее «страшного, полного, повсеместного и беспощадного разрушения». Это был человек, глубоко убежденный в том, что само по себе человеческое существование не представляет никакой ценности, и оправдание собственного существования видел лишь в том, чтобы оставить след в истории, ну, по крайней мере, на тысячу лет вперед. Он был начисто лишен чувства страха, потому что для него ничто не имело значения, кроме торжества его драгоценной псевдонауки, а ценой каких страданий и человечески жертв оно могло быть достигнуто — это его не волновало. Он требовал по отношению к себе абсолютной лояльности, а сам не был лоялен ни к кому, даже к своим самым верным последователям, с которыми он мог расправиться в мгновение ока без всякого сожаления; он был способен манипулировать ими абсолютно бездушно, как будто и они были параграфом в его статистике власти. Ленин был барином по своему характеру — он был надменен, умел держать дистанцию с людьми, к которым обычно относился с иронией, даже с оттенком презрения. Кончилось тем, что вся Россия была обращена в его личные владения, коими он правил единолично, сначала восседая в Кремле, а позже из своей роскошной резиденции в Горках.
И вот теперь, когда мы ясно представляем себе его характер, взгляды и убеждения, можно еще раз взглянуть на ту самую скульптуру из бронзы, украшавшую его рабочий стол, которая изображала человекообразную обезьяну с человеческим черепом. Наконец-то эта композиция приобрела для нас смысл, зловещий смысл. Нам кажется, она выражает упадок, деградацию человеческого духа. Эти два персонажа — мартышка и череп — олицетворяют собой те пласты стихийного анархического мира, в который Ленин нес свой «порядок». По Ленину, мир состоял из человекообразных, которые должны были подчиняться его воле и повторять за ним все его уроки, как дрессированные мартышки повторяют жесты своего укротителя. А нет — так превращайтесь в человеческие останки, в череп — другого выбора нет. Людей надлежало пасти, сгонять в стада, — в школы, где суровый учитель преподносил им урок. Никто не смел противоречить ему, так же как и его последователям, — им не было даровано право свободно выражать свои мысли. Зачем? Все, что от них требовалось, — это покорное, бездумное подчинение власти. Иной участи они и не заслуживали. Потому что — кто они? Безмозглые обезьяны, мартышки, и больше никто.
На совести у Ленина было немало грехов, но самым тяжким из них было его безграничное презрение к человечеству. А с Карлом Марксом его роднило то, что оба они относились к крестьянству как к существам низшего порядка. У Маркса, например, есть известные строки, где он проходится по поводу «идиотизма деревенской жизни» и все сословие французских крестьян сравнивает с мешком картошки, бесформенным и тяжким на подъем. Хуже, он уподобляет крестьянство разлагающемуся трупу, — да, такое омерзение вызывали у него сельские труженики. Ленин пошел дальше. В его глазах анафему заслуживали не только крестьяне, но и все другие сословия, за исключением пролетариата, с которым, впрочем, он почти не имел близкого контакта. Окружив себя представителями интеллигенции и всякими теоретиками, он и их презирал в той же степени, что и крестьян, потому что не мог среди них найти себе равного по интеллекту — таковых вокруг него не оказалось. Его трагедия заключалась в том, что ему не довелось на своем жизненном пути встретить личность, превосходящую его не только по интеллекту, человека высоких моральных качеств, общение с которым просветило бы его, расширило бы его кругозор. У ног его барахтались мелкие людишки. Зиновьев, Радек, Каменев, Бухарин и все прочие были пигмеями рядом с ним. Они были его тенями, слугами и, как та обезьяна, подражали ему, не будучи одарены ни его могучим интеллектом, ни беспощадной волей к осуществлению задуманного им торжества идеи.