Ленин. Жизнь и смерть
Шрифт:
Как уже бывало, Ленин снова оказался в окружении хлопотавших около него женщин, которые немедленно принялись обустраивать жизнь в новой квартире на свой вкус. Их суета оставляла его равнодушным. Стул, стол и место, куда можно было складывать книги, — больше ничего ему не требовалось. Крупская чувствовала себя потерянной в чужом для нее городе. По-французски она говорила с трудом, и неудивительно, что в своих мемуарах она жаловалась на Ленина, который ей совсем не помогал. Например, он и не подумал сходить к газовщикам, чтобы попросить их включить газ, а наоборот, послал ее улаживать это дело. Идти надо было далеко. Она пришла куда надо, обратилась к кому надо, но газовщики не поняли, чего она от них хочет. Она вернулась домой, ничего не добившись. И вторая попытка не принесла успеха. Только с третьего раза ей удалось кое-как договориться, и газ был включен. Естественно, это дало ей повод разразиться нелестными словами в адрес волокитчиков французов. Она забыла, что и в России волокитчиков хватало. Но это были пустяки по сравнению с тем, что их ждало дальше. Во Франции был
Ленин еще не успел как следует оглядеться в Париже, а уже оказался в гуще политической борьбы, так как начала работу 5-я Общероссийская конференция социал-демократов. Время было сложное. С Россией связь осуществлялась с трудом. Новой вспышки революционной активности там как будто не предвиделось. На конференцию приехало совсем немного представителей, и большинство из них были в оппозиции к Ленину. Ему пришлось сосредоточить все усилия, чтобы склонить их на свою сторону или, по крайней мере, нейтрализовать. Прежние соратники больше не желали следовать ленинской «твердой» линии, отказавшись от идеи народного бунта и вооруженного восстания. Поговаривали о том, что пора ликвидировать крайнее левое крыло партии, отойдя от ранее принятых решений, заменив их новыми, более соответствующими реалиям времени. Ленин упорно отстаивал «твердую» линию. Кроме того, он бился за право контролировать большую часть шмитовских денег и за газету «Пролетарий», которую он хотел и дальше использовать как рупор своей политической программы. Шмитовское наследство он отвоевал, но «Пролетария» лишился. Ему также пришлось согласиться с изменениями в программе партии; в новом ее варианте его лозунги об открытом бунте и вооруженном восстании звучали так неясно, что практически потеряли всякий смысл. Такова была цена, которую он должен был заплатить за право остаться в редакционной коллегии нового партийного органа — центрального. В нее входили: Ленин, Мартов, Зиновьев и Каменев. ЦО партии назывался «Социал-демократ». Если учесть, что между всеми членами редколлегии существовали серьезные разногласия, то можно только удивляться, что дело все-таки заладилось.
На 5-й конференции Ленин сражался за свое политическое выживание. Присутствовало всего шестнадцать членов партии. У Ленина не было опоры, при нем не было привычной группы послушных учеников и соратников. Делегаты рассаживались небольшими группками, спорили, вносили предложения, принимали резолюции, голосовали по разным вопросам. В конце конференции Ленин, как обычно, был на грани нервного срыва. Двадцать лет спустя Крупская вспоминала, что выглядел он ужасно и даже язык у него был серого цвета. Он еле ходил, его била дрожь. Решено было отправить его дней на десять в Ниццу, чтобы он там отдохнул. Он поехал туда один, взяв с собой оттиски последней своей книги «Материализм и эмпириокритицизм», которые ему прислала из Москвы сестра Анна. Вечерами он считывал текст, а днем загорал на солнце, так что в Париж он вернулся в отличной форме, оправившийся от ударов, полученных на конференции.
Жизнь после неудач и треволнений входила в колею. Ленин занимался, ходил в типографию, находившуюся за углом на соседней улице, заседал на редакционных советах, гулял в парке Монсури и изредка посещал собрания русских эмигрантов, стекавшихся теперь в Париж. Часть дня он всегда отводил занятиям в библиотеке. Обычно это была Национальная библиотека, расположенная в центре. Ему приходилось пересекать половину Парижа, чтобы до нее добраться. Тогда, как, впрочем, и по сей день, порядка в ней не было, везде гуляли сквозняки, а каталоги как будто нарочно были составлены так, чтобы читатель в них ничего не понимал и путался. Библиотека закрывалась то раньше, то позже, в зависимости от времени года. С 15 февраля по 31 марта она работала до пяти часов вечера, с 1 апреля до 15 сентября до шести, а все остальное время года она закрывалась в четыре часа. Казалось бы, не такая существенная разница, но для Ленина каждый час был чрезвычайно дорог. В соответствии с расписанием работы библиотеки он строил весь свой день. Зимой он вставал раньше, потому что боялся, что ему не хватит времени закончить намеченную дневную норму занятий. Библиотекари просто сводили его с ума. Он злился на каталоги, терпеть не мог задержек, когда ему приходилось часами ждать заказанной литературы. Ленин обычно оставлял свой велосипед в подъезде соседнего дома и платил консьержке за то, чтобы та за ним присматривала. Однажды велосипед все-таки украли, и это тоже был повод для взрыва. Но как он ни возмущался, на этот раз Национальная библиотека
В своей работе Ленин полностью зависел от книг, из которых он черпал новые мысли, идеи. Ежедневно ему требовалась определенная порция книг, как обыкновенным смертным требуются солнечный свет и воздух. Иногда он с тоской вспоминал свои занятия в библиотеке Британского музея или в швейцарских библиотеках, где каталоги были в идеальном порядке и где ему даже разрешалось самому выискивать книги на полках, а когда он уезжал отдыхать в горы, запрошенные им книги пересылались ему по почте.
Ленин вел жизнь одиночки. Он и в Париже держался в стороне от политических эмигрантов. Наивысшим наслаждением для него были часы, когда он сидел над книгами или писал. Однако ему нравилось беседовать с двумя русскими рабочими типографии, которые приехали вслед за ним из Женевы, — ему было с ними интереснее, чем в компании с интеллектуалами.
Беда русской эмиграции заключалась в том, что, когда лишенные российской почвы революционеры оказывались в Париже, они часто опускались, деградировали. Ленин считал, что только сильнейшие выживали на новой почве. Русских эмигрантов захлестывал алкоголизм, раздирали семейные ссоры, политические склоки; окончательно доканывала бедность. Почти все свое время они проводили в кафе, в бесконечных разговорах, пустых и бесполезных; собирались просто ради того, чтобы поговорить. Бороды у многих были спутаны, волосы не причесаны, одевались они неряшливо; для такой жизни им вполне хватало их жалкого знания французского языка. Когда они приходили к Ленину, консьержка умирала от страха. Ленин любил принимать только-только приехавших из России. Он подробно расспрашивал их о том, что делается в родном отечестве. Ему не терпелось вникнуть во все происходившее там, ощутить себя в гуще событий. Потом он терял к вновь прибывшим интерес и уже не особенно их жаловал.
Как раз в то время, то есть вскоре после того как Ленин обосновался на рю Бонье, у него побывал молодой студент Илья Эренбург. До этого они как-то встретились в кафе на авеню д’Орлеан, где в одной из комнат на втором этаже проходило собрание политических эмигрантов. Выступал Ленин. Эренбург имел смелость усомниться в каком-то его утверждении и, разумеется, получил от Ленина соответствующее внушение с указанием на его ошибки. После собрания Ленин подошел к нему и спросил: «Вы из Москвы?» Эренбург ответил, что в Москве он был арестован, освобожден, после чего жил в Полтаве. Судя по всему, он много знал о студенческом движении в России, и Ленин охотно пригласил его на рю Бонье. Потом Эренбург вспоминал, что на Ленине был темный костюм, из-под которого торчал крахмальный белый воротничок, и вообще он выглядел респектабельно.
Попав к Ленину, Илья Эренбург был неминуемо подвергнут тщательному допросу. Каковы настроения студенчества? Каких писателей они читают? Какие пьесы идут в театрах? Эренбург отвечал, как умел, все время чувствуя себя виноватым учеником, вызванным «на ковер» в кабинет директора гимназии. Он вспомнил и назвал несколько фамилий и адресов людей, которые, с его точки зрения, заинтересовались бы ленинской газетой; Крупская же их всех записала. В комнате у Ленина было очень чисто, на столе был порядок, книги были расставлены на полках. Несколько раз во время их беседы Ленин поворачивался к Крупской и говорил: «Он только что оттуда и знает, что там думают молодые люди». Наконец, истощив весь запас своих сведений, Эренбург откланялся. Больше его к Ленину не приглашали.
Главным событием весны 1909 года был для Ленина выход его книги «Материализм и эмпириокритицизм», над которой он работал в течение девяти месяцев, еще когда жил в Швейцарии. В Москве нашелся для нее издатель, сестра Анна старательно сверила оттиски, смягчила некоторые слишком резкие формулировки, и вскоре книжка появилась в обложке канареечного цвета, на которой значился его псевдоним — Вл. Ильин.
Работа явно претендовала на фундаментальное философское исследование, и Ленин всегда полагал, что именно этот труд дает ему основания считаться настоящим серьезным философом. Увы, как раз в ней-то и обнаружилась его полная беспомощность в вопросах философии. Это всего-навсего очередная атака на своих собратьев-марксистов, выраженная подчас в многословной форме. Он указывает им на ошибки, все больше прибегая не к Марксу, а к Энгельсу как к своей опоре, громоздя цитату на цитату на манер некоторых ревнителей христианского вероучения, к месту и не к месту ссылающихся на Священное Писание и избегающих точных текстов из того же Писания, противоречащих их собственным измышлениям.
Не являясь никоим образом серьезным философским трудом, книга Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» может быть определена как чересчур затянутый очерк, обращенный к членам социал-демократической партии с намерением убедить их неукоснительно придерживаться его, и только его, интерпретации материализма. Кто хоть на йоту отступал от ленинских взглядов, объявлялся мелкобуржуазным реакционером. Беркли, Хьюм, Кант — все как один лишались права считаться философами; та же участь постигла и еще два десятка «умников», чья вина заключалась в том, что они отказывались верить, что все в мире материально, познаваемо, объективно существует и подчиняется определенным и неизменным законам. Из всех подвергшихся критике наиболее суровый приговор получил Александр Богданов — это он с помощью Максима Горького открыл на Капри школу социализма, да еще написал книгу под названием «Эмпириомонизм», в которой попытался, впрочем, не слишком успешно, совместить идеи социализма с идеализмом. Ленин то бешено с ним спорит, то открыто издевается, а местами даже переходит на ругань. Вот один из красноречивых примеров его так называемой «критики» Богданова: