Ленин. Жизнь и смерть
Шрифт:
В письме к Александре Коллонтай Ленин допускал, что его интерпретация сложившейся ситуации вокруг государственной власти в России не совсем точна. Но в одном он был твердо уверен: большевики не должны вступать в союз ни с какой другой партией. Они должны были оставить за собой полную свободу действий и проводить программу активной агитации в массах.
В бумагах, найденных в архиве Зиновьева, Ленин говорит, что в составлении текстов директив Зиновьев был его соавтором. Но нет, они не в стилистике Зиновьева. Это рука Ленина, и тем они примечательны. Они являют собой яркое свидетельство его растерянности, разброда мыслей. Он мечется от гипотезы к гипотезе, они множатся, громоздятся одна на другую; его томит неизвестность, ведь он так и не знает, что в действительности творится в Петрограде. Многие годы спустя Зиновьев будет вспоминать те дни, когда они с Лениным бесцельно бродили по залитым весенним солнцем улицам Цюриха, постоянно возвращаясь к зданию редакции газеты «Neue Z"urcher Zeitung», где обычно вывешивали бюллетени со свежими новостями. Каждая новая
Тогда Ленин больше всего на свете мечтал оказаться в Петрограде, чтобы окунуться в самую гущу событий. Он потерял покой. Бессонными ночами он строил самые фантастические планы. Он, например, воображал, как сядет в аэроплан и каким-то загадочным образом перенесется через все линии фронтов и границы прямо в Петроград, куда-нибудь на его окраину. Он даже подумывал о том, что неплохо было бы позаимствовать паспорт у какого-нибудь члена социал-демократической партии из страны, соблюдающей нейтралитет, а затем проехать поездом через Германию в Швецию, а из Швеции — в Россию. Шведский паспорт, считал он, самый надежный. Просто надо будет выучить несколько фраз по-шведски и выдать себя за шведа. Крупская подшучивала над ним и говорила: «Подумай, что случится! Заснешь, увидишь во сне меньшевиков и станешь ругаться: сволочи, сволочи! Вот и пропадет вся конспирация». Он думал, но никак не мог придумать способ мигом оказаться в России. Наконец он написал Ганецкому в Стокгольм. В своем письме он спрашивал, не знает ли Ганецкий, как можно тайно проехать через Германию.
18 марта революционеры отмечали очередную годовщину Парижской Коммуны. Ленин по этому поводу приготовил речь, которую должен был произнести перед группой социалистов в небольшой горной деревушке Шо-де-Фон, жители которой по старой традиции хорошо относились к русским революционерам. Здесь от полиции скрывался Нечаев, и здесь находили себе приют и убежище другие мятежники. Деревушка находилась на границе с Францией, и путь туда был дальний. Но дело было в воскресенье, почты все равно не ожидалось, вечернего выпуска газет не предвиделось. Кроме того, Ленин предвкушал встречу с молодым большевиком Абрамовичем, своим любимцем, который жил в той деревне. Он отправился туда с удовольствием, произнес заготовленную речь в честь Парижской Коммуны, подчеркнув, что ее уроки следует изучать, и объяснил, каким образом они могут быть применимы в ходе русской революции. На русскую аудиторию его речь произвела сильное впечатление; швейцарские социалисты отнеслись к ней скептически, сочтя за фантазию. Что касается самого Ленина, то он был весьма собой доволен и передал текст речи Абрамовичу (но тот ее потерял). Некоторые отрывки речи, по-видимому, вошли в работу Ленина «Государство и революция», написанную им полгода спустя.
На следующий день он вернулся в Цюрих. Терзаясь невозможностью вернуться в Россию, Ленин готов был преодолеть любые барьеры, лишь бы достичь своей цели. Он писал Ганецкому: «Я больше не могу ждать. Легальный проезд невозможен. Мы с Зиновьевым должны во что бы то ни стало добраться до России. Единственный возможный план заключается в следующем: вы должны найти двух шведов, похожих на меня и на Зиновьева, но поскольку мы с Зиновьевым не знаем шведского языка, они должны быть глухонемые. Прилагаю наши фотокарточки на этот случай». Ганецкий не потрудился добыть Ленина парочку глухонемых, а вместо этого передал фотокарточку Ленина репортеру газеты «Politiken», где она тут же появилась с подписью: «Ленин, вождь русской революции». Но в тот момент Ленину было далеко, еще очень далеко до звания вождя русской революции.
В тот же день Ленина осенила еще более неожиданная идея. Он задумал принять облик своего приятеля, Вячеслава Карпинского, человека толкового, заведовавшего Русской библиотекой в Женеве. Просто, без затей, напялив парик, он намеревался отправиться в Англию, а оттуда как-нибудь добраться до России, через Голландию и Скандинавию. Ленин написал Карпинскому совершенно неподражаемое письмо, в котором подробно излагал свой план:
«Дорогой Вяч. Ал.!
Я всячески обдумываю способ поездки. Абсолютный секрет — следующее. Прошу ответить мне тотчас и, пожалуй, лучше экспрессом (авось партию не разорим на десяток лишних экспрессов), чтобы спокойнее быть, что никто не прочел письма.
Возьмите на свое имя бумаги на проезд во Францию и Англию, а я проеду по нимчерез Англию (и Голландию) в Россию.
Я могу одеть парик.
Фотография будет снята с меня уже в парике, и в Берн в консульство я явлюсь с Вашими бумагами уже в парике.
Вы тогда должны скрыться из Женевы минимум на несколько недель (до телеграммы от меня из Скандинавии): на это время Вы должны запрятаться архисурьезно в горах, где за пансион мы за Вас заплатим, разумеется.
Если согласны, начните немедленно подготовкусамым энергичным (и самым тайным) образом, а мне черкните тотчас во всяком случае.
Ваш Ленин
Обдумайте все практические шаги в связи с этими пишите подробно. Пишу Вам, ибо уверен, что между нами все останется в секрете абсолютном».
Письмо к Карпинскому проливает свет на пристрастие
Когда Ленин сочинял это письмо, в Женеве происходила встреча русских политических эмигрантов. На ней обсуждался вопрос о возможностях возвращения на родину. Ленин не принимал участия в этой встрече, за него представительствовал Зиновьев. По иронии судьбы не кто иной, как Мартов, старинный враг Ленина еще со времен «Искры», предложил решение, которое в итоге и было осуществлено. Он предложил обратиться к германскому правительству с просьбой разрешить русским эмигрантам проехать поездом по территории Германии в обмен на такое же разрешение проезда по русской территории для немецких граждан, интернированных в России, причем количество обмениваемых с той и с другой стороны должно быть равное. Тогда, на встрече политэмигрантов, предложение Мартова было отклонено, как и множество других, по всей вероятности, неосуществимых проектов. Но через пару дней о нем прослышал Ленин и немедленно ухватился за эту идею, хотя отлично понимал, что сам он не имел никаких полномочий вступать в прямые переговоры с немцами. Представляется, что о предложении Мартова Ленину сообщил Карпинский. На это Ленин ему ответил: «План Мартова хорош: за него надохлопотать, только мы(и Вы) не можем делать этого прямо. Насзаподозрят. Надо, чтобы, кроме Мартова, беспартийные русские и патриоты-русские обратились к швейцарским министрам (и влиятельным людям, адвокатам и т. п., что и в Женеве можно сделать) с просьбой поговоритьоб этом с послом германского правительства в Берне. Мы ни прямо, ни косвенно участвовать не можем; наше участие испортитвсе. Но план, сам по себе, оченьхорош и оченьверен».
Такие дела сразу не делаются. Роберт Гримм, «этот мерзкий центрист», как его величал Ленин, изо дня в день делал робкие попытки вступить в переговоры с германским правительством через немецкое посольство в Берне. В штаб германского верховного командования летели телеграммы такого содержания: учитывая, что большинство русских эмигрантов в Швейцарии желают прекращения войны, они могли бы сыграть на руку Германии, если бы им был разрешен проезд в Россию через немецкую территорию. Вскоре в Берлине начались по этому поводу совещания, выдвигались аргументы за и против предложенного проекта. Немцы усматривали в нем неожиданный выход из положения, и особенно этот план был по вкусу тем, кто хорошо знал Россию и был осведомлен о пораженческих настроениях в русской армии. Получалось, что одним смелым ударом можно было положить конец войне на востоке.
А тем временем Ленин тоже не сидел без дела. Он работал над небольшой серией писем, предназначавшихся для опубликования в газете «Правда», которая теперь выходила в Петрограде. Письма были резкие, сердитые; в них было много повторов. Они местами звучали странно, выдавая полную оторванность их автора от реальной ситуации. Ленину, старому заговорщику, везде мнились заговоры. Например, в первом письме он говорит так: «Именно: заговор англо-французских империалистов, толкавших Милюкова и Гучкова с К° к захвату власти в интересах продолжения империалистской войны, в интересах еще более ярого и упорного ведения ее, в интересах избиения новых миллионоврабочих и крестьян России для получения Константинополя… Гучковыми, Сирии… французскими, Месопотамии… английскими капиталистами и т. д.». Это, разумеется, полет фантазии. Никакого заговора «о замене монархии легитимной (законной, держащейся по старому закону) монархией бонапартистской, плебисцитарной (держащейся подтасованным народным голосованием)» не существовало. На самом деле совершилась революция, в которой приняли участие все слои населения, и Временное правительство стало представительным органом, выражавшим интересы граждан России. Ленин же держался мнения (насколько ему можно верить), что революция, всего за восемь дней достигшая таких невиданных успехов, была «разыграна», то есть подстроена для того, чтобы плодами ее тут же воспользовались англо-французские заговорщики. Исходя из этого ошибочного положения, он неминуемо приходил к выводу, что теперь они все вместе только и ждали подходящего момента, чтобы реставрировать монархию.