Ленинград – Иерусалим с долгой пересадкой

Бутман Гилель Израилевич

Я предложил Марку подписать телеграмму тоже. Он сказал, что подумает и вечером даст ответ. Итак, вечером я должен был получить от Марка два ответа на два вопроса.

Первый: «Готовы ли они отказаться от «Свадьбы» в принципе на будущее?»

Второй: «Готов ли он подписать телеграмму в Авивим?»

Мы расстались с Марком, договорившись о встрече у меня дома вечером.

Я возвращаюсь в лабораторию незадолго до окончания рабочего дня. Мне надо успеть завершить все свои дела на работе. Завтра у меня первый день отпуска. Завтра на работу я уже не приду.

Тогда

я еще не знал, что не приду на работу и через три недели отпуска. И через год. Тогда я еще не знал, что уже не приду никогда.

Двадцать шестое мая был для меня сумасшедшим Днем. Всегда накануне отъезда в отпуск набирается чертов узел незавершенных личных дел. Но у меня, кроме личных дел, были еще и другие…

Сразу после работы я встретился с Владиком и передал через него запрос на вызов из Израиля. Для семьи Марка и для моей семьи. Затем я зашел к Лассалю Каминскому, потом встретился с Мишей Коренблитом и Борисом Азерниковым и мы все вместе пришли к Соломону. Везде, где проходил я в тот вечер, вслед за мной отпускались пружины тревоги. Пилот запросил вызов… Пилот запросил вызов… Это красноречивее всех слов убеждало – чрезвычайное положение можно отменять, решение арбитра выполняется, угроза раскола миновала и можно снова взяться за руки и идти по лезвию ножа.

Пока суровый наш султанСулит дорогу нам к острогу,Возьмемся за руки, друзья,Возьмемся за руки, друзья,Возьмемся за руки, ей-Богу…

Б.Окуджава.

Когда поздно вечером мы добрались до Соломона, а предстояло еще сходить на международный телеграф, я понял, что не успеваю домой для встречи с Марком. Но главная встреча, утром, уже произошла, в принципе все решено, в положительном ответе на первый вопрос я не сомневался, а второй вопрос носил второстепенный характер. Я снял трубку и позвонил домой. К телефону подошла Ева.

– У нас сидит Марк и ждет тебя. Ты скоро придешь?

– Нет, не скоро. Дай ему трубочку.

В трубке раздался спокойный голос Марка:

– Значит так: первый вопрос – «да», второй вопрос – «нет».

– Хорошо, будь здоров.

Я поворачиваюсь к ребятам:

– Все в порядке. На первый вопрос – «да». А телеграмму подписывать Марк не хочет. Но это его дело. Вольному – воля, спасенному – рай. А мы идем давай телеграмму в Авивим.

Копию этой телеграммы я увижу потом на столе у следователя: русский текст латинскими буквами. Но эта телеграмма будет приобщена к делу не для того, чтобы подтвердить мой отказ от совершения акции, а для того, чтобы показать зловещий образ «закоренелого сиониста».

Следующую ночь я спал спокойно. Утром я написал письмо Саше Бланку в Израиль: «Рекомендации консилиума приняты». Сел в электричку и поехал в Сиверскую навстречу своему первому нормальному отпуску после окончания изматывающей учебы по вечерам. Навстречу трем неделям беззаботной жизни с Лилешкой, Аннушкой, мамой – они уже ждали меня.

Груз беспощадной

ответственности последних месяцев спал, и я впервые заметил, что уже наступило лето. Навстречу бежали леса и перелески, поднималась трава, приседали под легким ветерком первые весенние цветы.

Только однажды за время отпуска я приехал в Ленинград. Девятого июня было заседание Комитета на квартире Лассаля. Тринадцатого и четырнадцатого июня должна была состояться двухдневная конференция Всесоюзного координационного комитета, на которой предстояло принять в его состав новые города. Ленинград был организатором, и нам надо было подготовиться.

Девятого июня наш Комитет заседал в последний раз. Другой Комитет уже заканчивал все приготовления и, жить «на воле» нам оставалось меньше недели.

Я вновь уехал в Сиверскую. Впереди еще неделя райской жизни с моими маленькими подружками. У Льва Львовича удалось выцарапать после Комитета «Мои прославленные братья» Говарда Фаста. Светило солнышко. Было хорошо. Много ли нужно для хорошего настроения оптимисту, для которого отсутствие несчастий – уже счастье…

«Мои прославленные братья»… Я очень часто буду потом вспоминать эту книгу. И каждый раз будет перчить в горле. Нет, не из-за содержания. Эта книжка – не лучшая у Говарда Фаста. Причина совсем другая.

Лев Львович предупредил, что папку нужно вернуть побыстрее: книжка существует в единственном экземпляре, и ее необходимо начинать копировать. Поэтому уже на следующее утро я забрался в комнату тети Сони и начал читать. Но не тут-то было. Вскоре я услышал легкие шаги в коридоре, кто-то открывал и закрывал все двери по очереди. Ясно: мои «маленькие подружки» уже встали и разыскивают меня. Я едва успел встать за дверь, как она распахнулась и вошла Лилешка. Быстро осмотрев комнату, она снова закрыла дверь, и я физически чувствовал, как ее маленькие пальчики с трудом дотягиваются до дверной ручки.

Я решил поискать себе убежище понадежней. На втором этаже дачи находилась комната родителей Евы, которых не было дома. С первого этажа наверх вела высокая и крутая винтовая лестница, по которой девочки никогда не ходили. Воспользовавшись моментом, я проскользнул на второй этаж, открыл папку и попытался сосредоточиться.

Страницу дочитать не успел. Легкие шажки уже шуршали на втором этаже. Я снова повторил свой трюк и снова Лилешка, открывая дверь, закрыла ею меня. На этот раз она долго стояла в нерешительности.

– Папочка мой, где ты? – сказала она, наконец, тоненьким голоском и вышла.

Ее голос резанул меня. Черт с ней, с книжкой! Я выскочил вслед за ней в коридор, хотел схватить на руки, прижать к себе своего маленького дружка. Но она уже спускалась по крутой лестнице и я побоялся звуком своего голоса испугать ее.

– Папочка мой, где ты? Папочка мой, где ты? – повторяла она спускаясь и ее голос звенел.

Наконец, она скрылась за поворотом лестницы, а я вернулся в комнату дочитывать книгу. Знать бы мне тогда, какие неповторимые минуты я потерял… Знать бы мне тогда, как часто бессонными ночами будет мучить меня тонкий звенящий голос Лилешки: