Ленинградское время, или Исчезающий город
Шрифт:
И еще: в книжном коллекторе почему-то подумали, что Рекшан – это узбек. Большая часть тиража уехала в Узбекистан. Такая вот хохма, а не литература.
А теперь немного про деньги. Из них тоже складывалось счастье ленинградского писателя. Как известно, сейчас литературные гонорары сошли почти на нет. За исключением некоторых московских коммерческих авторов, мелькающих в телевизоре, производителей женских романов и популярных фэнтези, никто из достойных авторов прожить на литературный заработок не в состоянии. А вот как было дело в прежние ленинградские времена, которыми я успел воспользоваться.
Сумма гонорара зависела от объема произведения и тиража
С падением социализма финансовый рай закончился, но хотя бы есть что вспомнить.
Кстати, поэтам платили построчно. Строчка могла стоить и рубль. И два с полтиной…
О том, как развивалась горбачевская перестройка политически, я вспоминать не стану. Об этом легко найти информацию в Интернете. Генеральный секретарь произносил правильные слова. Страна постепенно наэлектризовывалась. Проходили партконференции – на них боролись силы тьмы и света. Журнал «Огонек» начал разоблачать Сталина в пользу Ленина, а после добрался и до Владимира Ильича. «Огонек» провел как бы репрессии наоборот. Развенчивая одного исторического персонажа за другим, тогдашняя газетно-журнальная публицистика выбивала подпорки под исторической моралью Советского Союза. Без морали советская империя рухнула…
Но бог с ней, с моей литературой. Самый мощный звон в общественном движении масс задавала русская рок-музыка. И Ленинград тут занимал первое место.
Где-то в июне 1986 года банда «Санкт-Петербург» собралась сыграть в Шушарах. Это такой сельскохозяйственный поселок рядом с Петербургом. Мы приехали в местный зал и стали пробовать аппаратуру. Сразу после нас должен был выйти на сцену набирающий популярность «Аукцыон». Хотя основную музыку новой группы делал скромный Леня Федоров, в первую очередь всем запоминался долговязый Олег Гаркуша с набриолиненными височками, в коротковатых брюках, из-под которых белели носки. Он запоминался сразу и навсегда. Тогда в «Аукцыоне» еще пел Сергей Рогожин, в будущем известный исполнитель романсов и эстрадных песен. Перед настройкой тогдашний гитарист «Санкт-Петербурга» Сергей Болотников сказал:
– Из Уфы Юра Шевчук приехал. Можно он у нас в гримерке посидит?
Про Шевчука я не слышал, но как человек добрый ответил:
– Конечно. Пусть заходит.
Попробовав звук, пошли в гримерку. Там в углу сидел молодой мужчина в очках и с бородой.
Николай Иванович Корзинин, классический ленинградский барабанщик с лицом познавшего жизнь Александра Блока, тут же произнес:
– Почему посторонние в комнате?
Юра испуганно заулыбался. Я Колю осадил, и мы с Шевчуком познакомились. Затем я как-то оказался в компании, где Юра пел. Это было неожиданно здорово, пронзительно и свежо. Юру сопровождал его тогдашний покровитель Гена Зайцев, старый ленинградский рокер. Он помог Шевчуку найти в Ленинграде музыкантов для реинкарнации группы «ДДТ» на невских берегах. Попал в «ДДТ» и наш гитарист и скрипач Никита
– Поет, как Род Стюарт! – нашел сомнительное сравнение.
А Гена Зайцев договаривал:
– Лучше Рода Стюарта.
Когда Юра запел «… Я церковь без креста…» – зал замер.
«ДДТ» убила всех наповал, практически сразу став первой группой города.
Дальнейшая история «ДДТ» хорошо известна. Но интересна вот какая бытовуха…
Прошли годы. Юра стал тем, кем стал. А похожий на Блока Николай Иванович Корзинин постепенно потерял позиции. Я его приглашал на записи, вытягивал на концерты, но годы, так сказать, брали свое. В 2000-м покинул нас Никита Зайцев. Через год отмечали годовщину печального события, собравшись днем на Охтинском кладбище.
– Владимир, – говорит мне вдова. – Принеси гитарку. Ведь вечером на студии «ДДТ» собираемся. Споем. Никитку еще раз вспомним.
– Да как-то… – Я кошусь на Шевчука, вспоминая пословицу-поговорку про то, как не стоит ехать в Тулу с самоваром. – Ну да ладно, – соглашаюсь, – мы же по-свойски. Без понтов. Не в телевизоре чай. А просто так можно и попеть.
Но просто так не получается. Я приволакиваю из машины гитару и достаю из чехла. Товарищ Юра сажает по правую руку во главе угла, то есть стола. Дюжина народу всего и тринадцатым Николай Иванович сидит, нахохлившись чуть в сторонке. Тайная явная вечеря. Я что-то такое пою басом и баритоном.
Юра сокрушенно кивает – да, мол, так вот и проходит наша жизнь. Но руку на гриф кладет ненавязчиво. Гитару у меня изымает. Начинает петь по-домашнему. Как умеет – круто, душевно, страстно, и тихо и громко, разные новые, похожие на старые песни. Только это неважно, все равно каждый поет одну и ту же песню. Главное, чтобы она, первая, была хороша.
– Эх, что-то коньяк закончился!
Не успевает Юра закончить фразу, как кто-то стремительно вылетает в форточку и мгновенно возвращается обратно с армянским.
Время идет. Песни льются. Меня уже одолевают беспокойства – не расфигачит ли прославленный артист инструмент?
Наконец, Шевчук останавливается, разглядывает сидящих у стола и спрашивает:
– Может быть, уже хватит?
– Не-не-не! – машут руками собравшиеся.
Затем в паузе раздается грозная фраза сидящего чуть поодаль Николая Ивановича:
– Да уж надоело нах!
Юра сокрушенно мотает головой и испуганно смотрит на Колю.
В пространстве поминок происходят некоторые шевеления, и через пару минут под окнами останавливается такси. Николая Ивановича с поклонами и знаками почтения служащие рок-группы выводят под руки и транспортируют домой.
Еще через год собираемся вспоминать Никиту. Все те же и там же. Немного изменилась конфигурация стола. Под конец остаемся втроем – Шевчук, Корзинин и я. Юра врубает магнитофон и спрашивает:
– Вот записали концерт. Что скажете?
«ДДТ» в динамиках играло свою музыку.
– Ну? – Юра спрашивает меня, и я что-то невнятно говорю. Что я могу сказать! Не музыковед же. Музыка как музыка, дэдэтэшная, хорошая.
Юра врубает снова. Через какое-то время останавливает запись и, несколько робея, обращается к Николаю Ивановичу: