Ленинский проспект

Доля Артур

Космическая музыка!

Аркаим!

Кто такой?

Каждый день бренчит в подземном переходе на бас-гитаре одну ноту. Зарабатывает на хлеб свой в поте лица своего. Чародей интервала, искусник! Маг, бомжеватого вида: усилитель за триста баксов, гитара за двести евро, джинсы из секонд-хенда, за тридцать рублей. На православной немытой голове (черные волосы до плеч), – белая тюбетейка, в таких правоверные совершают хадж; крест на голой груди. Перед ним свеча в пустой консервной банке. За ним, на облицованной кафельной плиткой стене, рукописный плакат: Космическая музыка! – желтые звезды на бело-синем фоне; чуть ниже имя исполнителя – Аркаим! У него холодный завораживающий взгляд. Аркаиму под сорок, весь в сучках и задоринках, сухопар. Внешне – за пятьдесят (сказывается постоянное общение с космосом, с использованием разрешенных/запрещенных

стимуляторов). Вкруг него несколько адептов, два – женского пола, шестнадцати-семнадцати лет, по-видимому, жены, уставшие от непрекращающегося оргазма, но не желающие – мы не желаем! – просиживать свои молодые попки за столиками reception, отвечая на телефонные звонки: Здравствуйте! вы позвонили в компанию General Motors, меня зовут Мария. Они сидят в позе лотоса или показывают танец живота, – все зависит от настроения, от дозы. Лет через десять два зеленых молодых побега будут ровесницами Аркаима; если будут. У космонавтов большие перегрузки – год идет за пять. Лет через десять может случиться сидеть им за столиками reception, где-нибудь у самой кромки воды, на берегу реки Ахерон и улыбаться – корчить ужасные рожи – всем приходящим: Здравствуйте!!! Отыграются Аркаиму Аркаимовы жены, если чародей интервала сумеет их пережить. Это тебе не Харон с матюгами (веслом по лбу), с клочковатой седой бородою на всем лице. Это будет посильнее «Фауста» Гете. Это будет лет через десять, если будет. Но, предчувствуя Это, какая-то трагическая нота звучит во всем. Фа-диез большой октавы. Вот она: целая, одна четвертая, две шестнадцатых, – мерами возгорающаяся и мерами потухающая фа-диез, – одна вторая, одна восьмая, четыре тридцать вторых, и снова целая. Маг резко усиливает звук, – жены вибрируют вместе с мембраной усилителя ^V^V – и резко убирает громкость (вздОх! облегчения у любопытствующих, просветление на лицах адептов), – завершен (который по счету?) космический цикл. Начался новый, – в начале цикла не залетают. От звука не залетают, впрочем, если залетать, так от звука, – летите, голуби, летите, – от звука не предохраниться. Никакая врожденная глухота, никакие затычки в ушах не спасут – родишь мелодию до – ре – ми, и будешь любить ее больше всего на свете, единственную – неповторимую – свою.

Легкий сквозняк колеблет пламя свечи – под землей постоянные сквозняки, – оторви взгляд от свечи, переведи на звезды. Желтые звезды на бело-синем фоне, бело-синий фон на плотном картоне, плотный картон на светло-сером кафеле, светло-серый кафель на бетоне; за бетоном толща земли вперемежку с камнями, корнями, костями; черви роют проходы в земле, огибают камни. Взгляд идет по проходу, петляет, пропадает в одном из них.

Что видишь ты?

Отсутствие солнца. Искусственный свет перехода. Светло-серый кафель. Светло-серого кафеля блеск. Ни день, ни ночь. – Компьютерная графика какая-то. – Желтые звезды на бело-синем фоне.

Богохульство – отсутствие солнца…

И солнце не может прейти своей меры, иначе его настигнут Эринии…

Богохульство! Не может ворваться в туннель!!

Две ноты (секс и смерть) звучат как одна,

два тела слились в одно, – фа-диез! соль-бемоль!

Закачай новую мелодию в свой мобильник!

Номер счета на сайте (раскрытый футляр гитары),

переведи деньги на счет (брось червонец-другой в футляр),

жмот, не жлобись!

Стань неофитом, жлоб!

– Иди, сынок, иди, – костлявая отпускает меня, – теперь я и одна управлюсь, спасибо тебе.

Нет сил ответить что-нибудь: пожалуйста, например.

– На заработки в Москву приехал, или как? – как бы между прочим спрашивает бабуля, ждет ответа, не слышит. Заработали ржавые шестеренки механизма, отвечающего за мыслительный процесс; я четко услышал скрип; впрочем, это могла заскрипеть скамейка.

Не будет тебе ответа, уже потому не будет, что… не отвечаешь ты за свои шестеренки, не отвечаем мы… вот тебе мой ответ.

– У меня двоюродная сестра в Рязани (ужасный скрип), в педагогическом институте преподавала (это ужасно!), старшим научным сотрудником, а пенсия нищенская, – за квартплату едва хватает вносить. Так она на свою пенсию четырех человек содержит: дочку, внучку и зятя! Я к ним на свадьбу приезжала. Наташка тогда блондинкой была, как сейчас помню, двенадцать лет назад (скрип затих) … пятнадцать, мужчинам такие нравятся. Они с Андреем с первого курса вместе жили и только на третьем расписались. Ужасные нравы у современной молодежи. Андрей в те годы большие надежды подавал, а сейчас, пишут, нигде не работает, сидит ночами на кухне, книжки читает; четвертый год пошел (вздохнула со скрипом, но тут же продолжила). По специальности не устроиться, охранником в банк

тем более, там в основном военные, те, что в запас уволились; курьером идти брезгует – стыдно, говорит, кандидату наук за сигаретами для троечников бегать. А питаться святым духом не стыдно? Столько офисов кругом – сиди, работай! Мало того, что денег в дом не несет, так еще электричества уйма нагорает! Мужчина должен семью содержать, а не электричество жечь! Правильно?

Мужчина-то мужчиной, – отвечаю не вслух, – но в офисах за компьютерами (это дома: сидишь себе, на компе лабаешь), но в офисах сподручней женщинам. Проверить документацию, запятые, составить годовой отчет, сбегать покурить на улицу, возле центрального входа (в офисах борьба с курением); вернуться, придирчиво осмотреть себя в зеркале лифта, с чем-то смириться; бумажки с места на место переложить, ответить на телефонный звонок, на второй телефонный звонок, на третий (телефон звонит и звонит); самой позвонить.

Привычная картина: столик к столику, жены в ряд, каждая за своим столиком, отделена от другой стеклянной перегородкой, каждая чем-то занята, – гарем, – ткацкая фабрика нового образца; тысяча баксов в месяц; летом в Анталию. А те немногие, что между ними мужчинами для разнообразия (те же тысяча баксов, та же Анталия), очень евнухов напоминают.

– Нет, не будет с него толку, я им так и написала: пусть в Москву перебирается, – на стройке рабочие руки всегда нужны, сами плакались, – пол-Рязани к нам на работу ездит. Пусть и он как все. На первое время может у меня остановиться, – в магазин сходить, по хозяйству помочь; да мало ли чего? у меня кран вон, второй год течет, – ему в удовольствие, а мне помощь. Чего туда-сюда мотаться? Много не намотаешься, все деньги на электричку уйдут. С этими слесарями из ЖЭКа только свяжись! Они тебе прокладку поменяют, бутылку возьмут, а на следующий день еще сильнее течет.

– Приехал?

– Кто? – Учительница с удивлением посмотрела на меня.

– Андрей ваш?

– Андрей-то?.. нет, выгнали они его. На прошлой неделе письмо получила, – в январе еще выгнали, сразу после Крещения, просто сообщать не хотели.

Представил себе ночную Рязань, горящее окно, единственное на весь многоподъездный дом, на весь квартал:

– Все-таки на один рот меньше, – окно погасло, – и за электричество меньше платить.

– Второй год за квартиру не платят, – вздохнула учительница, скрипнула скамеечка. – Иди, сынок, иди.

«Арбат Престиж»

Когда-то здесь находился магазин «Обувь». Очередь занимали с ночи, шариковой ручкой записывали номера на руке: 123… 234… 345… раз в полчаса устраивали перекличку: 73, Иванов? – Здесь. 74, Лукашенко? – Туточки. 75, Алиев? – Здэс я, здэс. 76, Нарусова? – Не кричите! 77, Медведев?… где Медведев? Нет Медведева?.. Вычеркиваем! – Я ща-а кого-то вычеркну! – Откликайтесь, когда выкликают! 78…79…80…81… Гурджанадзе… Гусинский… Тимощук-Янукович… Прунскине… Лужков… Саака… Саака… не выговоришь! Съезжались люди со всей необъятной державы, одна шестая часть суши по тем временам. Каждый день в продажу поступала импортная обувь из стран социалистического лагеря и не только. Особой популярностью пользовалась Югославия, за ней шли чехословацкие «Цебо», следом продукция Венгерской народной демократической республики. Польша не котировалась – клеенка. Иногда, как приступы счастья, возникали немецкие «Саламандер» или зимние финские сапоги. Итальянские туфли будоражили сознание советских граждан не меньше «Саламандера». Доходило до смертоубийства, но жертв не было. Достаточно было одного сотрудника милиции, который ни во что не вмешивался, и двух-трех человек в штатском, следивших, скорее, за выражением лиц и вербовавших осведомителей в среде фарцовщиков: хочешь жить на нетрудовые доходы – трудись. Фарцовщики кружили мухами, продавали свои номера в очереди (у них всегда были первые номера), от десяти до пятидесяти рублей за номер (все зависело от страны, – привет из почти капиталистической Югославии! – за которой давились в очереди), или предлагали (из-под полы, – так это тогда называлось) итальянские туфли-лодочки по двойной цене. Люди они были разговорчивые, легко набивали цену и, при случае, с удовольствием критиковали прогнившую систему, ища сочувствующих. Сочувствующие находились.

Здесь я разбил свое сердце.

Она стояла в очереди вместе с мамой, – ангел! Мирей Матье двенадцати лет! На ней были… какая разница, во что был обут ангел, во что его переобуют, когда дойдет очередь? Она светилась! Ее отец занял место в мужской отдел и время от времени приходил к ним проведать, хотя отделы находились по соседству и при желании, вытянув шею, он мог их видеть; я поступал именно так. Наверное, ему было скучно без них, наверное, скучно без ангела, тем более в бесконечной очереди, тем более если ты – Отец.