Шрифт:
Лёнька едет в Джаркуль
Всю дорогу бабушка неусыпно следила за Лёнькой.
— Долго ли затеряться! — говорила она, запирая купе.
Но стоило ей заглядеться или вздремнуть, как Лёнька осторожно поднимал рычажок и тут же выскакивал в коридор.
Бабушка ходила по вагону.
— Не у вас тут мой шалопут? — спрашивала она, заглядывая
— Только что убежал.
— Управы на него нет!.. В деревне его и не видишь, только забежит домой: «Дай поесть!» А тут нужен глаз да глаз. Долго ли затеряться в пути!
И рассказывала, что едет она с внуком к дочери на целину.
— Всем семейством трудно было сразу подняться… А теперь у них еще один мальчонка народился. Как же им без меня? — с важностью подчеркивала бабка. — Ну, а приехать зятю за мной, пишет, некогда: урожай большой. Вот и приходится одной в такой путь тащиться…
Весь вагон уже знал, куда и зачем едет старушка, сочувственно выслушивали ее жалобы на внука, но не выдавали его.
— На-ка, поешь, — говорила она, когда ей удавалось поймать внука и водворить на место.
— А я уже ел, — хвастался Лёнька и хлопал себя по животу. — Куриную ножку, яблоко, шоколадину, даже пиво попробовал.
— Бесстыдник, по чужим людям харчуешь! Своего нет? — сердилась бабка и сама жевала черствые деревенские лепешки, крутые яйца и соленые огурцы.
Перед Джаркулем, станцией под Кустанаем, где они должны были сходить, бабка всю ночь не спала. Она перекладывала узлы, поправляла одеяло, спадавшее с Лёньки, и вздыхала.
Утром она вытащила узлы в проход: пассажиры ходили, спотыкаясь о них, а проводница, девушка лет восемнадцати, очень строгая на вид, вдруг рассмеялась:
— Бабушка, и до чего же ты беспокойная!
— Я, доченька, в грамоте слабая. Не узнаю вывеску на станции, а поезд и уйдет, — извинялась старушка и, наверно, в десятый раз просила ее помочь сойти в Джаркуле.
На станции Лёнька спрыгнул первым. Бабка успела передать узлы, засуетилась и побежала обратно.
Неизвестно, что она оставила там, в купе, но, когда выскочила в тамбур, поезд уже тронулся. Лёнька только успел заметить ее побледневшее лицо, сбитый набок платок и разметавшуюся прядь седых волос. Чья-то рука втащила старушку обратно, один за другим простучали вагоны, мелькнул флажок в конце, и на платформе с грудой узлов Лёнька остался один.
Тут ему стало не хватать воздуха, он несколько раз судорожно вздохнул и заревел. И тогда станция, платформа, люди — все куда-то поплыло, потонуло в слезах.
Когда Лёнька уже собирался перейти на тихий, безутешный плач, перед ним из тумана вырос отец — огромный, в телогрейке, с небритыми щеками и воспаленными глазами.
Вокруг собралась толпа. Люди сочувственно качали головой, пожимали плечами, давали разные советы. Пропала бабка — такое не часто случалось. У отца на лбу выступили капельки пота. Лёнька никогда не видел отца таким растерянным. Он испуганно притих, ожидая взбучки за пропавшую бабку. К ним подошел начальник станции.
— Мимо проехала? —
Все облегченно вздохнули. Воспрянул духом и Лёнька. Только отец не обрадовался.
— Бабку жаль, изведется, — покачал он головой. — Да и комбайн у меня стоит, время горячее.
Сквозь толпу протиснулся паренек в тельняшке, с подсолнухом в руке.
— Здорово, дядя Гриша, — обратился он к Лёнькиному отцу. — Это я, Павлик, не узнаете? Мой батя у вас штурвальным работает…
Отец уставился на него, не понимая, какое все это имеет отношение к пропавшей бабке.
— Вы же на машине приехали, так? Вот и догнали бы: грунтовая аккурат вдоль железки идет. Через полчаса там будете.
Отец тут же схватился за узлы. Павлик сунул подсолнух за пазуху и бросился помогать. Узел он перекинул через борт и сам залез в кузов.
— Садись, Сашок! — крикнул он мальчишке в косынке из носового платка на стриженой голове. — И ты, малец, давай с нами, — разрешил он Лёньке. — С ветерочком, знаешь, здорово!
Вел, он себя так, словно был здесь хозяином. Лёнька вопросительно посмотрел на отца.
— Дай-ка хоть посмотреть на тебя, — сказал отец. — Не соскучился по братцу, а?
Братишку Лёнька никогда еще не видел. Любопытно, конечно, какой он, но соскучиться просто было некогда — родился тот совсем недавно, а в дороге не до него: столько всего незнакомого, что только поспевай рассматривай!
— А он про меня знает? — спросил Лёнька.
— Как же! Только народился, сразу о тебе и спросил: когда, мол, Лёнька приедет?
Отец рассмеялся и потрепал сына по щеке.
— Ну ладно, валяй наверх, если не хочешь с отцом.
Лёнька, подхваченный ребячьими руками, взобрался в кузов.
Узлы сразу разлетелись по углам. Мальчишки присели на корточки. Лёнька схватился за борт, кепка его шлепнулась на дно кузова.
Поехали! Глаза у Лёньки округлились от ужаса, ветер растрепал соломенный чубчик. Он словно скакал на бешеном скакуне, а ребята мчались где-то далеко впереди.
Грузовик и в самом деле прыгал, как скакун. Отец оборачивался и смотрел в заднее окошко. Лёнька кивал ему и смеялся, потому что душа его рвалась на части, и чувствовал он себя птицей, летящей высоко над землей. А под ними, сливаясь в сплошной поток, летели дорога, пшеница, ковыль.
— Становись наперед, сзади сильно бросает! — прокричал Павлик.
Лёнька на четвереньках добрался до кабины, Павлик и Сашок раздвинулись и обняли его за плечи сильными загорелыми руками.
— Тетку потерял?
— Бабушку.
— Доставим как миленькую! — успокоил Павлик, словно всю свою жизнь только и делал, что спасал пропавших бабушек.
На ухабе машину подкинуло, и Лёнька прикусил язык. В окошко оглянулся отец.
— Дядя Гриша, ты на дорогу гляди, а мы за ним присмотрим! — прокричал Павлик. — А твой папаша — во! — сказал он Лёньке. — Другой бы в шею прогнал, а он завсегда ребят катает… Ты надолго к нам?