Ленька Охнарь (ред. 1969 года)
Шрифт:
С другой стороны девушки появился Курзенков, шутливо сказал:
— Вы все время секретничаете. О чем, позвольте спросить?
— Готовимся к экзаменам, — ответил Леонид.
— С каких мест вы, ребята?
Ответив, Леонид поинтересовался у Ильи, откуда он сам.
— Отец мой в Саратове заместитель начальника облаетной милиции.
— Вон ты какого рода! — удивился Леонид. — Батько участник гражданской войны?
— Командовал полком, — важно и сухо сказал Курзенков. — Награжден орденом Красного Знамени.
— Сильно!
— Мать у тебя есть, Илья? — задала вопрос Алла. — Брат? Сестры?
Почему-то
Из скупых, уклончивых ответов Курзенкова выяснилось, что с матерью его отец давно разошелся. Она забрала меньшую дочку и уехала в родную деревню под Сызрань, он же, Илья, остался с отцом. Мачеха привила Илье любовь к театру. Живет он сейчас самостоятельно: в Замоскворечье, на Малом Фонарном у него комната. Чувствовалось, что Курзенков, как и Отморская, чего-то недоговаривает.
Слушая его, Леонид вспомнил своего отца. Он у него был простой ростовский портовый грузчик, ушел в Красную гвардию добровольно, рядовым кавалеристом, и неизвестно где сложил голову. Вот как в жизни: один в чинах, у власти, взял себе, по всей видимости, красивую, молодую, образованную женщину; второй, может, даже не был похоронен с честью. Сын одного рос в холе; другого — в асфальтовом котле.
Неожиданный спазм сдавил Леониду горло, но было чувство горя от невозвратной утраты, а сознание великой гордости за отца, глубочайшего уважения к нему, признательности. Еще никогда Леонид так не гордился им. Пусть его отца никто не знает. Пусть его имени нет ни на одном обелиске. Но и вот эти студенты, что идут с ним по Большому Каменному мосту, и пассажиры, что едут на том вон трамвае, и те, что плывут по реке на катере, — все чем - то обязаны его погибшему отцу. Лишь благодаря таким, как этот ростовский грузчик, — и Третьяковская галерея, и рабфак искусств, и весь этот город, и вся Россия принадлежат ей, советской молодежи.
И все-таки очень обидно, что судьба оделяет всех так неравномерно.
VI
Ближе всех Леонид сошелся с Шатковым. Связывало их не только то, что оба мечтали стать художниками, а и то, что оба спали в асфальтовых котлах, отведали тюремную похлебку, воспитывались в трудовых колониях; для таких ребят нет ничего выше товарищеской спайки. И Осокин и Шатков понимали, что могут опереться друг на друга, как на стену, что у каждого из них сейчас четыре кулака и две головы. Поэтому они всегда ходили вдвоем, делились задушевными думами.
Денег у Шаткова было в обрез: в Бакинской трудкоммуне с воспитанников вычитали за содержание и на руки выдавали мало. Осокин перед отъездом в Москву получил расчет в мастерских и сразу стал помогать корешу: то купит колбасы, то билеты в кино возьмет, то за трамвай заплатит. Иван только потянется за тощим кошельком, он уже отведет его руку: «Чего мелочишься? Не вылетаю же я в трубу. Вот останется в кармане блоха на аркане — сам попрошу. Не будет у тебя — вместе какого-нибудь банковского жмурика обчистим».
Зато в документах Шаткова, лежавших в канцелярии рабфака, находилась путевка из Бакинской трудкоммуны с отличной характеристикой. У Леонида не было никаких рекомендаций, он сорвался неожиданно для самого себя: обозвал мастера «старорежимником» за то, что придирается к тем, кто его не угощает.
— Тебе, Ленька, обязательно надо путевку достать, — настойчиво советовал ему Шатков. — Это, брат, важный козырь. Приемочная комиссия знаешь как внимание обращает? Ого! Значит, коллектив посылает тебя как достойного. Динку Злуникину учреждение направило, Никиту Матюшина — шахта, Кольку Мозолькова целым мандатом снабдили. Да тут почти все запаслись, а ты идешь «диким».
— Все это мура, Ванька. Посылают не всегда самых достойных. Понравишься директору или члену бюро — и дело в коробочке. Я понимаю тебя: форма есть форма. Но куда теперь сунешься за путевкой? Надо было раньше мозгой раскидывать.
— Места найдутся. Можно пойти в ЦК профсоюза металлистов. Ты ведь слесарь. В ЦК комсомола — тоже своя организация. В Наркомпрос.
— Дорожки-то крутые. Прилетел, скажут, сизый ворон: карр-карр, здравствуйте. Не хотите ль мелкой дроби под хвост?
— Не на такие, Ленька, дела ходили и не дрейфили.
— То было давно. Теперь мы не урки — люди, совесть есть. Впрочем, я ведь не красть путевку собираюсь? Попробовать нешто? А? Расскажу все по душам.
На следующий день Осокин отправился в Китай-город в Ипатьевский переулок, где в высоком сером здании помещался ЦК комсомола. Билет у него лежал во внутреннем кармане пиджака, но членские взносы за последние полгода уплачены не были. Обычно, по беспечности, разболтанности, у Осокина всегда что-нибудь оказывалось не в порядке. На этот раз дело обстояло совсем иначе. Месяца за четыре до расчета, на занятиях политкружка, он поднялся и сказал: «Что вы нам всё поете: индустриализация, колхозы, стало лучше, стало лучше. Вон рабочие жалуются: в магазинах полки пустуют, не всегда купишь колбасу, сахар. В селе скот порезали, из чего колбасу сделаешь? С хлебом туго, гноят пшеницу. Лучше б пояснили, как за изобилие бороться? »
Новый секретарь комитета, скуластый, с прямой линией тонких губ, резко одернул его и велел прекратить «обывательские разговорчики». Леонид не унялся. «Почему ты мне рот закрываешь? Что я, среди обывателей нахожусь? На комсомольском кружке. Где ж мне по душам говорить? Только и требуете, чтобы мы голосовали «за». Ленин никогда не скрывал правду от народа: трудно, мол, и если не преодолеем, можем погибнуть. И рабочий класс всегда его поддерживал». Леонид поднял глаза на портрет лобастого Ленина словно призывая его в свидетели, и запнулся: на его месте из новой рамы глядел вислоносый Сталин. Кто и когда успел заменить портрет? Впрочем, секретарь не дал Леониду больше говорить и обещал вопрос о нем разобрать отдельно.
Случай на политкружке тоже послужил одной из причин, заставивших Осокина покинуть городок. Уезжая, он впопыхах так и забыл уплатить членские взносы.
Из бюро пропусков он позвонил в отдел школ, объяснил, что приехал с Украины, слесарь, и его обещали принять. Четверть часа спустя, пройдя мимо часового, Леонид поднимался по лестнице. Он испытывал некоторый трепет: шутка сказать, он, бывший подзаборный обитатель, где находится! Выйдет ли у него что? Тут уж все должны по справедливости решить.