Ленька Охнарь (ред. 1969 года)
Шрифт:
— Получай еще, — пропустил сквозь зубы Подгорбунский, нанося новый удар.
На этот раз Леонид устоял. Сделал ложный выпад и, прорвавшись на ближний бой, хватил Подгорбунского снизу в подбородок. Удар был боксерский, всем корпусом, и тот рухнул в снег. Хотел приподняться — вновь грузно осел. Потрогал рукой нижнюю челюсть, словно желая убедиться, на месте ли она: нижняя губа, пальцы окрасились кровью.
— Хватит, — сказал он зло и приложил к носу снег. — Костюм испачкаю.
— Умылся? — сказал Леонид, опуская кулаки. — Запомнишь.
— Сволочь. Не разобрался цепляется.
— Еще подлезешь с Парижами —
— Чихать я на тебя хотел. Может, донесешь? Кто такого дурака слушать станет? Где твои свидетели?
— Я и сам тебе сумею мозги вправить.
Подхватив свои лыжи, Леонид пошел в ту сторону, куда уехала Вика. У него горела скула: наверняка будет синяк — Подгорбунский хорошо заехал. Болел в суставе средний палец правой руки: зашиб в драке о его башку. Костюм был в снегу. Леонид шумно дышал.
Свернув на ближнюю просеку, он увидел на лавочке знакомую фигуру в голубом костюме. А он-то думал, что Вика далеко.
— Вы еще здесь?
— Задний ремень совсем порвался, — она показала крепление на лыже.
— Вам же поправляли.
Леонид умышленно не назвал имени Подгорбунского. Вика быстро глянула на него: значит, видел, как Аркадий к ней приставал? В свою очередь спросила:
— Что у вас со щекой?
— На сосну налетел.
Леонид засмеялся. Засмеялась и Вика, и ее взгляд сказал ему, что она видела драку.
Всегда бледные щеки Вики разрумянились, под солнцем мягко золотились белокурые локоны, выбиваясь из-под шапочки, приветливые глаза казались совсем голубыми. Она заметно окрепла после болезни и все-таки выглядела хрупкой. Какой чистотой, покоем от нее веяло! Леонид сел рядом на промерзшую скамью, поднял ее лыжу. Сыромятный ремешок, сделанный из лосиной кожи, от снега размяк, порвался.
— Э, да у вас, Вика, и шнурок на ботинке развязался. Кладите ногу мне на колено.
Она доверчиво положила. Леонид сперва зашнуровал ей ботинок, затеи наладил и лыжу — с трудом стянул обрывки ремня, терпеливо и умело связал: получилось крепко.
— Очень хорошо, — сказала она. — Спасибо, Леня. Пошли искать наших?
И посмотрела в конец просеки. Просеку там переезжал Аркадий Подгорбунский, согнувшись по-спортсменски, поочередно опираясь на палки. Вика и Леонид поднялись л пошли в другую сторону.
Почти со всеми однокурсниками Леонид был на «ты» — по-студенчески. С Викой он не мог взять этого тона: замужняя. Фамилию ее в институте он узнал — Сенцова. Ему доставляло огромное удовольствие разговаривать с этой «француженкой».
— С каких вы мест, Вика? Еще на Казанском хотел спросить.
— Из Заволжья. — Она скрыла улыбку. — Зачем вам?
«В самом деле, зачем?» — подумал Леонид.
— Мы ж однокурсники. Интересно. — И задал новый вопрос. — Кто ваш батько?
— Вы как преподаватель, — засмеялась Вика. — Земский врач. Двадцать семь лет проработал в одной и той же уездной больнице. Все? Или еще что интересует?
— Еще, — засмеялся и Леонид. — Давно замужем?
Все в нем окостенело в ожидании ответа. Вика, не задумываясь, кивнула, расхохоталась:
— Три года, три месяца и три дня.
«В самом деле так совпало? — подумал Леонид и испытующе глянул на Вику исподтишка. — Иль разыгрывает? » Хотел спросить, кто ее муж, да на сердце стало так муторно, как бывает, когда поднимешь слишком большую
Так они прошли с километр: Вика по лыжне, Леонид рядом по чуть обледеневшей под солнцем дорожке. Лыжи его скользили, расползались, правая резиновая простилка отставала. Глянь Леонид на себя со стороны, сам бы стал в тупик: вот разошелся! Не он ли всего полчаса назад жестоко подрался у овражка?
Внезапно он свалился в канаву. Вика заботливо наклонилась над ним:
— Ушиблись, Леня?
Он вылез из канавы, подобрал раскатившиеся лыжи.
— Хуже. Отскочили и потерялись гвоздики, видите — на резине один остался. Вопрос: как я теперь пойду дальше?
— Мне ремень наладили, а сами потерпели аварию?
Положение, несмотря на шутки, оказалось неисправимым. Попробовал было Леонид проехать без резины: нога скользила на голом дереве, и он вновь едва не упал. Пришлось снять лыжи. Это было тем досаднее, что они нагнали однокурсников.
— Что ж, Вика, езжайте с ребятами, а мне придется сходить на базу и переменить свою пару.
Видимо, ей было очень жаль его. Вика стояла в нерешительности.
— Проводить вас?
Этого Леониду очень бы хотелось.
— Зачем? — беспечно воскликнул он. — Опять ребят потеряете. Я скоро буду с вами.
И, взвалив лыжи с палками на плечо, он молодецки улыбнулся Вике, словно с удовольствием отправлялся на базу.
Шагал он действительно легко, бодро, все еще находясь под впечатлением прогулки с Викой Сенцовой. Слева сквозь деревья блеснул искристый ледовый панцирь Москвы-реки. Синева над головой была такая густая, глубокая, без единого облачка, что если глядеть только в небо, казалось — будто лето. Воздух был мягкий, сухой, и щеки больше ощущали солнечное тепло, чем морозец.
«Эх, до чего хорошо жить на свете», — внезапно подумал он.
На человека обычно действует обстановка, поступки, а не слова. Каждый, кто провел годы в сыром, вонючем, темном подвале, лишь тогда поймет весь ужас прошлого, когда не только увидит, а и поживет в сухой, светлой комнате. Именно привычка к лучшему начнет удерживать его от прежних поступков.
Только теперь Леонид осмыслил, насколько его нынешняя жизнь в институте отличалась от воровского кодла. Он мог полюбить девушку — и уже не за деньги. Он мог открыто высказать свое мнение всякому человеку — без боязни получить нож в спину. И главное, он мог спокойно дышать вот этим здоровым воздухом, с чистой совестью глядеть в глаза и студентам, и педагогам, и любому встречному, не озираться с тревогой по сторонам, не напрягать до Предела нервы, ожидая, что тебя в любую минуту схватят и бросят за решетку.
Подметки прохудились? Штаны с бахромой? Стипендии маловато? Так у всех трудности! Нельзя же думать только о себе!
Ему вспомнилось, как еще осенью, торопясь из института, он толкнул Василькова и услышал его негромкий и презрительный голос: «Неудачник». Лишь у трамвайной остановки Леонид спохватился: не по его ли адресу пущено словцо? Перед этим он рассказал Подгорбунскому, как «засыпался» на рабфаке искусств. И вот теперь ему подумалось: это он-то неудачник? Конечно, не будущий Серов или Маковский, да мало ли кто о чем в юности не мечтал? Нет: удачник он. Счастливец. В рубашке родился...