Лёнька. Украденное детство
Шрифт:
Так и провел он в седле почти все детство и ни за что не хотел слезать на землю, которая предательски превращала его, отважного кавалериста, в нелепого калеку, делая вновь объектом издевательств. После раскулачивания родителей, добровольно сдавших имущество, излишки зерна, домашнюю скотину, включая двух лошадей, он упросил председателя Якова Ефимовича Бубнова назначить его конюхом за символическую оплату в полтрудодня. Добившись столь желаемого и необходимого для ощущения своей полноценности места, Прохор также уговорил Бубнова оставить в Холмишках конюшню, стоявшую там еще с дореволюционных времен, не перегоняя местных лошадок в общеколхозный двор за десять верст. Поразмыслив, председатель согласился,
Денег с них не брал, да и не было ни у кого наличности в то лихое время. Если кто подносил мешок картошки, лукошко ягод или пол-литра горькой, тоже не отказывал.
– Прошка, ты думаешь я не знаю, что лошадей направо-налево раздаешь? А потом со своими же тут и распиваешь. Я тебя поставил беречь колхозное имущество, а не разбазаривать, – не раз грозился председатель Бубнов.
– Какой уж теперь колхоз-то, Ефимыч? Теперь ты, вона, заделался холуем гитлеровским. Тебе что до наших вечерок? Мы с мужиками честно работаем и честно свой хлеб едим. А вот ты, председатель, похоже, послаще хлеб нашел? – огрызнулся конюх.
– Ты меня, сучий потрох, еще лаять будешь?! А-ну встань, когда с начальством разговариваешь, голытьба! – Яков в этот раз рассвирепел не на шутку.
– Хлопцы, гляньте-ка! Наш староста просит его уважить. А ну-ка, хватай его, мужики! – крикнул конюх и сам бросился на Якова Ефимыча.
Короткая схватка закончилась полным обездвиживанием старосты. Его скрутили вожжами, которых в конюшне оставалось в избытке. Удобные длинные и крепкие пoлосы плотно спеленали недавнего председателя колхоза, впившись в его коренастое тело. Он силился что-то сказать, но даже рот был стиснут путами. Над ним, тяжело дыша, склонились трое победителей.
– Ну что, допрыгался, гад косорукий?! – зло выругался Петька-боцман.
– Надо бы его повесить во дворе у коменданта, чтоб другие знали, как предавать своих! – предложил Ванька Бацуев, от нетерпения круживший вокруг поверженного предателя. По молодости он был скор на расправу, и ему не терпелось совершить хоть какой-то подвиг.
– Его то мы кончим, дело ясное, – задумчиво протянул Прохор. – А вот что с его подельниками делать? Их надо бы тоже кокнуть. От них-то вреда поболее, чем от этого однорукого. Только они все парочкой шляются. Прям не расстаются. Итить их в душу!
– Ишь пялится и глазищами вращает. А ты не вращай, не вращай! Когда Акулинку порол, то не шибко жалел. У, гадина! – Петька пнул ногой лежащего старосту. Тот что-то опять попытался сказать, но только мычал и кряхтел.
Полицаи Витька Горелый и учитель Троценко, допившие украденную бутылку водки, брели по сонной улочке деревни, выполняя указание гаупштурмфюрера Хоффмана «поддерживать порядок в ночное время». Правду сказать, этот порядок во время установленного новым немецким начальством комендантского часа никто, кроме бродячих псов да загулявших котов, не нарушал. Деревня лежала в полной темноте и тишине. Но вдруг до них донесся крик, шум какой-то возни и еще ряд непонятных звуков, исходивших из стоявшей на краю деревеньки старой конюшни. Патрульные моментально протрезвели и, чуть пригибаясь непонятно зачем, двинулись к длинному деревянному строению, чернеющему на фоне яркого звездного неба. Подкравшись к дверям, прислушались и дернули за створку, которая не поддалась, так как, видимо, была заперта изнутри на засов. Возле двери они увидели блеснувший в свете луны
– Слышь, Прохор, кто-то в дверь ломится, – прошептал Петька.
– Да слышу я. Может пронесет? Ну-ка затихарись! – отозвался также шепотом конюх. Вот же помяни, как тут как тут и явится.
Снаружи послышался стук, и чьи-то голоса, перебивая друг друга, скомандовали:
– А ну открывайте! Стрелять будем!
– У нас пулемет и гранаты. Сейчас враз закидаем, а потом будем переговоры вести. Выходи по одному и руки в гору!
Мужики понимали, что попали в сложную ситуацию. Первым нашелся Прохор. Он взял невесть откуда валявшийся в углу конюшни серп и приставил аккуратно к горлу скрученного старосты Бубнова:
– Слышь, председатель, теперь нам точно терять нечего. Или мы тебя и их, или они нас всех порешат. Давай кумекай. Если жить еще немного хочешь, скажи им, что ты тут с бабой и чтоб они шли прочь. Отошли их подальше. Если так скажешь, то ишо поживешь. А мы подумаем, как с тобой поступить. Согласен? Тогда кивни два раза.
Председатель не задумываясь дважды кивнул. Не отпуская серпа от его горла, конюх оттянул вожжи от его рта и сдвинул их вниз на шею.
– Ух-х! – выдохнул Яков Ефимыч. – Сейчас отвечу. Подтащите поближе к двери.
Прохор с Петькой подхватили его с двух боков, а Иван за ноги и все вместе поднесли ближе к входу, за которым копошились полицаи, судя по звукам, передергивали затворы своих винтовок. Не дожидаясь остановки, еще на ходу, староста во весь голос закричал:
– Чо надо? Я вас куда отправил? Горелый! Троценко! А ну марш к дому коменданта и там стоять постом.
От неожиданности Прохор едва не отсек серпом ему голову. Расслышав слова старосты, чуть ослабил нажим на горло.
– Эй, начальник, это ты, что ль, там? Ефимыч, ты, чо ли? – недоверчиво, но уже не так напористо отозвались полицаи.
– Я! А кто еще?! Проваливайте отсель. Чего переполошили всех, дуболомы?! У меня тут личный вопрос…
– Э-э-э, Ефимыч, ты не лайся! Мы ж твое распоряжение выполняем. Кто знал, что ты там с бабой кувыркаешься?! Го-го-го! – заржали полицаи, словно лошади, которых отсюда недавно забрали немцы.
– А-ну, цыц! Геть отсель, жеребцы! Не вашего ума мои кобельи дела! – рыкнул староста.
– Ладно, не трусись, пан начальник! Мы ж с понятием, Сашке твоей не скажем. Га-га-га! – опять захохотали патрульные, и их голоса и шаги стали постепенно удаляться.
Прохор совсем убрал старое ржавое орудие от головы все еще связанного председателя. Он чиркнул спичкой, и веселый быстро растущий огонек юрко перескочил на фитилек керосиновой лампы, специально подвешенной над входом в конюшню, выхватив из темноты резкие тревожные лица трех судей, решавших судьбу захваченного предателя.
– Ну, хорошо, исполнил все правильно. Чегой-то ты решил помочь нам? А, председатель? – начал допрос Прохор.
– Хм. А что ж мне делать? Я же вам пытался сказать, что вы – дураки недоделанные. Вы чего ж, решили меня казнить? Ну-ну. Кажется, повесить возле дома коменданта? Так? Давайте, идиоты, давайте. Завтра с утра за меня, однорукого калеку-старосту, повесят или расстреляют всю деревню, да еще и в соседних… Слышь, Ванька, у тебя ведь брательник малoй, сестренка да мамка там живут? Ну так вот ты и с ними попрощайся, парень. Их тоже повесят. Теперича прикиньте, стоит ли моя и так покалеченная жизнь того, чтоб вы, сучьи дети, столько людей невинных загубили? А? Ну, чего молчите?