Леннар. Тетралогия
Шрифт:
— Вон! — тихо, упрямо повторила Энтолинера. Стерегущий Скверну повернулся и бросил через тучное плечо:
— Ты пожалеешь.
И он пошел к дверям тронного зала. За ним, грохоча подкованными сапогами, последовал старший Ревнитель Моолнар. Его рука лежала на эфесе, и Энтолинера успела различить, как судорожно подергивались пальцы Ревнителя. Глухо выстрелили, захлопнувшись, двери. Королева уселась на краешек трона, словно теперь сиденье жгло ей тело, и, подперев подбородок рукой, посмотрела прямо перед собой. Шепнула одними губами:
— И с кем мне договариваться? — а потом, коротко вздохнув, выдохнула: — Значит… война.
«Война», — эхом вздохнули гулкие стены.
…Сразу же после того, как удалились служители Храма, оскорбленные и уязвленные в своих самых
— Ну, что они сказали тебе, Энтолине… вам, ваше величество? — мгновенно поправился альд, как только увидел устремленный на него недвижный взгляд королевы.
— Он сказали, что я должна выдать Храму всех, кто сопровождал меня в путешествии. Далее я должна положиться на милость Храма и, сложив с себя корону и отдав трон, ждать, пока они милостиво снимут с меня Скверну.
Гвардейцы остолбенели. Первым из ступора вышел все тот же Каллиера. Он топнул ногой, отчего треснула одна из мраморных плит, выстилающих пол тронного зала, и воскликнул:
— А ведь я говорил!.. А ведь я говорил, что не надо связываться с этим Леннаром, клянусь клыкастой челюстью Илдыза! Храм ищет любой предлог, чтобы урезать твою власть, и теперь лучше, чем они нашли, предлога и не сыскать!
Энтолинера смотрела на него в легком замешательстве. Потом саркастично скривила полные губы и произнесла:
— Я не пойму, альд, кто из нас баба, ты или я? — (Каллиера даже присел слегка: королева о-очень редко употребляла базарные словечки.) — Что ты причитаешь, как слюнявый деревенский хрыч, который принимает роды у своей единственной коровы, а та никак не может разродиться? Кажется, Леннар объяснил нам что к чему! Или он представил мало доказательств того, что все им сказанное и показанное — истина, о которой понятия не имеет Храм? А если о чем-то и догадывается, в меру своего разумения, то — тщательно скрывает? Да, он столкнул нас лбами с Храмом, с которым сам враждует вот уже несколько лет, и куда более успешно, чем кто-либо до него! Да, война! Я не удивлюсь, если Стерегущий даст своим жрецам указание натаскивать бунтовщиков на штурм дворца!
Альд Каллиера пробормотал несколько слов извинения. Потом он вытянулся и строго произнес, глядя на свою повелительницу:
— Разрешите начать подготовку к возможной обороне дворца? Расставлять посты, в общем, все как положено?
— Делайте ваше дело, Каллиера, — устало произнесла Энтолинера. — А ты, Томиан, принеси мне вина и немного фруктов. А потом я немного побуду одна. Идите…
Альд Каллиера помчался в казармы, а тун Томиан взрезал воздух мощным своим кулаком и воскликнул:
— Не грусти, королева! Мы им покажем! Знаешь, в чем разница между местными дворянами и нами, аэргами из Беллоны — альдами и тунами? — спросил тун Томиан. — А очень просто, клянусь Железной Свиньёй! Мои предки были теми, кто выжил и возвысился благодаря своей силе и храбрости, кто помог людишкам выжить, когда началась Большая зима! А пузаны из Ланкарнака греют свои задницы в тепле и почете только потому, что их пращуры сумели вовремя лизнуть пятку какому-нибудь пышному храмовнику из числа высших! За это они получали жирненькие на значения на местах и набивали свою поганую мошну! Я хотел сказать, о королева, что мы — лучшие их тех, кого родила земля Беллоны, — хвастливо продолжал тун Томиан, воодушевляясь собственной бравадой, — а вот местные, арламдорские дворяне будут хуже самого занюханного крестьянина, который хотя бы сам зарабатывает себе кусок хлеба, а не вырывает у другого с мясом! Мы… мы верны присяге, мы воины, и… и. — клянусь…
— Я просила тебя принести вино и фрукты, а не произносить пламенные речи! — укоризненно проговорила Энтолинера.
— Да… конечно, да, зажарь меня живьем Катте-Нури. Сейчас…
Принеся требуемое, тун Томиан
9
«Леннар, Леннар, — думала Энтолинера, потягивая вино, — как… КАК можно разговаривать с Храмом?… Каллиера, бедный Каллиера, — всколыхнулось в голове, — сложно представить, что все это могло произойти с нами. Наваждение… морок? Нет, в самом деле. Мы в самом деле видели все это: огромный корабль, плывущий в Великой пустоте, бархатная тьма… Академия, Обращенные… Инара, женщина Леннара, которую он не любит, ее глупая святая ревность… Наверное, я стала старше по меньшей мере вдвое. За несколько дней или даже за несколько часов!.. Почему мне вдруг вспоминается старый безобидный пьяница, отец, отец?… Почему я жалею Каллиеру, Томиана, глупых фрейлин и даже свою спальную кошку, черный клубочек с лимонными глазами, ласково мурлычущий и каждое утро трогающий меня лапкой за нос: вставай, хозяйка?! Город, в конвульсии бьющийся под ногами? Город, мой город, опускающийся в ночь, и не стать бы этой ночи последней?… Почему, почему так жаль, и нет злобы, нет ненависти, и все так отчетливо, горько, что даже этот толстый Гаар на мгновение кажется не страшным, не грозящим смертью чудовищем, а — старым обрюзглым мужчиной с тройным подбородком, со своими жалкими слабостями, достойными сочувствия? Почему, почему я такая сейчас?…»
И с резкой, черно-белой обнаженностью и ясностью она вдруг осознала, что весь этот мирок, придворная чинная жизнь по укладу, ритуальные приемы, церемонные поклоны знати, роскошные тени садов и терпкий, с солнечными брызгами сока аромат апельсина — все это закрутится бешеным водоворотом, уйдет в черную пучину, став чем-то маленьким и незначительным, словно и не было никогда. Война, война!..
…Если бы тут был Леннар, он сказал бы ей: нет, не война с Храмом ему нужна!.. Война бесполезно расточает силы и мутит разум, а ведь так много нужно сделать — собравшись с этимисилами и этимразумом! Война уводит в сторону от истинных целей, которые ставят перед собой Обращенные, и потому нужна не война, а согласие или хотя бы нейтралитет ордена Ревнителей и Храма!
Ничего этого не осознавала пока что королева.
Поздним вечером Энтолинера долго сидела перед окном спальни, глядя в сады. И эти сады по периметру ограды, и весь дворец, и сторожевые башенки у парадных ворот были напичканы гвардейцами Каллиеры. Альд вызвал всех, кто на этот момент находился в Ланкарнаке. Прибывший во дворец дополнительный гвардейский полк, укомплектованный отборными воинами, одним своим видом разогнал толпу, скопившуюся на площади. Колонны гвардии шли одна за другой: четкий, несокрушимый строй, синие мундиры, перетянутые белыми ремнями, высокие шапки, лица спокойные и сосредоточенные, оружие — палаши и пики — на изготовку. Толпа начала редеть и вскоре рассосалась, пролившись бурными потоками по окрестным улицам.
Громада Храма, поднимающаяся от последних ступеней Королевской лестницы, безмолвствовала. Конечно, Ревнители и жрецы Благолепия прекрасно видели, что к королевскому дворцу подходит гвардия и вливается в открытые ворота колонна за колонной. Скачут конные курьеры, огромный дворец похож на растревоженный улей, пылают окна, десятки тысяч свечей тают и ярко умирают в стенах резиденции Энтолинеры.
Наконец все утихло. Посты расставлены, гвардия неусыпно бодрствует, к опочивальне королевы не пролетит незамеченной и мошка. Конечно, королева никак не могла заснуть. Глаза уже начали слипаться, усталость, накопившаяся за этот бурный день, брала свое, но смутное чувство, которому сложно подобрать однозначное определение — тревога ли, страх, печаль, замешенная на усталости, или огарки недавнего гнева, — не давало уснуть. Энтолинера закуталась в длинную накидку, вышла из опочивальни, прошла мимо дремавшей фрейлины и выглянула в смежную комнату, в которой стояли на посту два гвардейских офицера, самых что ни на есть проверенных — оба из числа тех, кто сопровождал королеву в путешествии в Проклятый лес и — дальше… Завидев Энтолинеру, они вытянулись и четко отсалютовали алебардами.