Леонид Андреев: Герцог Лоренцо
Шрифт:
Как так случилось, что из орловско-московского домоседа, не мыслящего своих будней без самовара на общем столе (самовар его мама, Анастасия Николаевна, привезла ему даже на Капри, и можно вообразить, как этот пузатый тульский самовар путешествовал через половину Европы, а затем морем на экзотический остров), получился бунтарь и ненавистник мещанства во всех проявлениях… кроме, получается, самовара?
Андреев хорошо знал силу привычки. В письме литератору Е.Л.Бернштейну он признался: “Вы правы: я жестокий обыватель. Мне нужен хороший обед, и сон после обеда, и многое другое, без чего прекрасно обходится тот же Горький, отрицающий обывательщину не только мыслью, но и жизнью своею…”
“Было очень много Андреевых, и каждый был настоящий”, – писал Корней Чуковский.
Попробуем в них разобраться…
Турчонок
Ранние
Но не стоит забывать, что детские годы писателя приходятся на начало семидесятых годов. Он родился в Орле 9 (21 нового стиля) августа 1871 года. Что такое 1871 год в русской и мировой истории?
В этом году из самых заметных соотечественников Андреева родились будущий религиозный философ Сергей Булгаков, будущий композитор Александр Скрябин и будущий фабрикант-миллионер Павел Рябушинский. Из иностранных писателей появились на свет Генрих Манн, Марсель Пруст, Теодор Драйзер и Поль Валери. Из скорбных российских дат: скончались декабристы Михаил Бестужев и Николай Тургенев, собиратель русских народных сказок Александр Афанасьев и писатель-народник Федор Решетников – автор повести “Подлиповцы”.
В мировой жизни 1871 год очень важен для Европы. В этом году окончательным разгромом французской армии и взятием Парижа закончилась двухлетняя франко-прусская война и появилась объединенная Германская империя. В этой войне погибло более 100 тысяч солдат и офицеров, были убиты почти 800 тысяч мирных жителей, в основном французов.
Выяснение отношений между императором Наполеоном III и королем Вильгельмом вылилось в чудовищную межнациональную резню.
В этом же году было официально провозглашено объединение Италии (Рисорджименто) в королевство со столицей в Риме.
Таким образом на карте Европы возникли сразу два новых государства.
А в средней полосе России царили тишь и гладь. Некоторые военные события происходили на самой дальней юго-восточной окраине империи, в Туркестане – поход генерал-лейтенанта Герасима Колпаковского и взятие Иллийского края, через десять лет поделенного между Россией и Китаем в пропорции 20 % – России, 80 % – Китаю.
Страной правил Александр II – освободитель и реформатор. Ко времени рождения будущего писателя основные реформы уже были объявлены – отмена крепостного права, земская, судебная и финансовая реформы и реформа высшего образования. Близилась к завершению и военная реформа, закончившаяся введением всеобщей воинской обязанности, уравнявшей все сословия Российской империи от крестьянских до дворянских сынов.
Итак, Андреев родился в Орле. С Орловским краем связаны имена Тургенева, Тютчева, Фета, Бунина, Пришвина… Но именно с Орловским краем, а не самим городом. Настоящими гражданами Орла могли считать себя только Николай Лесков и Леонид Андреев, детство, отрочество и ранняя молодость которых прошли в этом городе, основанном еще Иваном Грозным как крепость от набегов кочевников и в 1778 году по указу Екатерины Великой ставшем губернским центром.
Андреев любил родной город. Мыкаясь бедным студентом сначала в Петербурге, а затем в Москве, он на летние каникулы всегда приезжал в Орел, чтобы отдохнуть душой.
Орлу посвящены многие страницы андреевской прозы и драматургии. В качестве примера приведем один отрывок из фельетона, напечатанного в московской газете “Курьер” за 1900 год с выразительным заголовком “Когда мы, мертвые, пробуждаемся”, повторяющим название пьесы норвежского драматурга Генрика Ибсена:
Давно это было, давно. Я жил в городе, в котором есть природа, и отсюда понятно, что город этот не был Москвой. В том городе были широкие, безлюдные, тихие улицы, пустынные, как поле, площади и густые, как леса, сады. Летом город замирал от зноя и был тих, мечтателен и блаженно-недвижим, как отдыхающий турок; зимой его покрывала густая пелена снега, пушистого, белого, мертвенно-прекрасного. Он высокими белыми горами лежал на крышах, подходил к самым окнам низеньких домов и немой тишиной наполнял весь город. Точно с перелетными
Мертвенно-тихо было в том городе, где лежал белый снег. Жизнь замирала в занесенных снегом домах, и, когда я утром выходил на улицу, мне чудилось, что весь мир окован безмолвием, и до самой дальней линии, где белое небо сходилось с белой землей, не встречал слух препятствий. Казалось, стоит вслушаться внимательнее, и ухо может уловить то, что говорится на другой стороне земного шара. И только раза три в день нарушалась эта мертвая тишина. Один за другим медленно и спокойно выплывали из белой дали звуки церковного колокола, одиноко проносились в немом пространстве и быстро угасали без отзвука, без тени. И я любил слушать их в вечерний сумеречный час, когда ночь тихо прокрадывалась в углы и с мягкой нежностью обнимала землю. Дерево, бывшее в двух шагах от меня, было видно еще отчетливее и яснее, чем днем, но уже тотчас за ним начиналась тьма, призраками делала следующие деревья, а в окне уже горел спокойный теплый огонь, и звуки один за другим одиноко падали на землю и быстро, без тени и содроганий, угасали. И я старался понять значение и смысл таинственных звуков, и мое ребячье сердце видело в них ответ на что-то такое, что еще не ясно было мне самому, что еще только зарождалось в глубинах души.
В этой нежной лирической прозе, кажется, невозможно угадать будущего автора провокационной “Бездны”, “экспрессионистской” “Стены” и “святотатственной” “Жизни Василия Фивейского”. Это какой-то другой Леонид Андреев, которого он сам в какой-то момент своей жизни потерял.
Но внимательный глаз заметит, что здесь трижды повторяется эпитет, связанный со смертью: Мертвенно-прекрасный, мертвенно-тихий, мертвая тишина. И белый снег вдруг оказывается саваном, а колокольный звон звучит совсем не радостно, как и разговор двух людей на улице, звучащий одиноко и странно, словно они встретились в мертвом городе…
Но за что точно должен зацепиться взгляд, так это за непонятно откуда взявшегося отдыхающего турка.
Что он забыл в Орле? И почему о нем вспоминает Андреев, никогда в своей жизни не бывавший в Турции и вообще нигде на Востоке?
После Русско-турецкой войны 1877–1878 годов в плену у русских находилось свыше 100 тысяч турецких солдат и офицеров. Часть из них размещали в лагерях на юге средней полосы России, в том числе в Тульской и Орловской губерниях.
В биографии Льва Толстого, написанной Павлом Бирюковым, рассказывается, как летом 1877 года писатель и бывший участник Крымской войны встречался с пленными турками: “В Тулу, как и в другие города, стали приходить пленные турки. Л.Н-ч ездил к пленным, помещавшимся на окраине Тулы, на бывшем сахарном заводе. Помещение и содержание их было сносно, но Л.Н-ча интересовало больше всего их душевное состояние, и он спросил, есть ли у них Коран и кто мулла, и тогда они окружили его, завязалась беседа, и оказалось, что у всякого есть Коран в сумочке. Л.Н-ча это очень поразило”.
И вот примерно в это же время с пленными турками встречался и Леонид Андреев.
Было мне тогда всего семь лет. Был я постоянно сосредоточен и важен, черен, как сапожное голенище, и дик, как волчонок. Повела меня мать раз в город, турок посмотреть. У одних ворот – я и посейчас помню эти ворота – стояла целая кучка их. Увидели они меня и, как рассказывает мать, пришли в великий восторг. Ухватили на руки, целуют, передают друг другу и лопочат что-то по-своему, один гладит по голове, другой стал передо мной на корточки, не налюбуется на меня; потом обратились к матери, говорят ей, должно быть, что вот и у них дома такие остались, и руками от земли показывают. Я в свою очередь нисколько не потерялся и, с самым важным и невозмутимым видом, принимал их ласки, как будто оно так и быть должно. Одним словом, никогда в жизни не имел я такого успеха у людей – и никогда не доставлял им столько счастья, как в тот момент, среди оторванных от семьи и всего родного, заброшенных на далекую чужбину турок. Дома потом смеялись над этим и называли меня турчонком.