Леонид Андреев

Скороход Наталья Степановна

В отношении Андреева к Вере Петровне с самого начала есть что-то снисходительное: «ко мне она протянула тысячу тонких щупальцев». Еще до переезда в Тюрисево он начинает посещать «богатую» дачу Троцкой-Сенютович, где ведет с хозяйкой «странно интимные разговоры вокруг души и любви» [584] . Знавший о «романе» отца Вадим и сам, как мне думается, был влюблен в Веру Петровну: посещая ее дачу, Андреев частенько брал с собой старшего сына, и «понемногу между нами троими создалось совершенно особенное, молчаливое соглашение» [585] , — вспоминал Вадим.

584

Там же. С. 108.

585

Детство. С. 248.

Сын оставил миру весьма поэтичный портрет «последней любви» стареющего волокиты, эта женщина «была полна петербургского очарования, которое рождается с белыми ночами», Вадиму она представлялась, вероятно, женским существом, вышедшим из блоковской строки: «платье на ней не сидело

как на других — оно ложилось струящимися длинными складками, и от этого вся ее фигура казалась легкой и бесплотной». Молодому человеку казалось, что она «не шла, а взлетала» и еще несколько шагов — «и она, отделившись от земли, поплывет по воздуху» [586] . Но едва ли столь сильный поэтический восторг вызывала Вера Петровна у отца. «Чем-то она входит в мою душу», — пишет Андреев через несколько месяцев после знакомства. Заметим, что всегда влюбляющийся молниеносно Леонид Николаевич на этот раз не торопится, разгадка — опять-таки в его дневнике: «Похоже на то, что она любит меня». Уже основательно изучив сердце нашего героя, мы понимаем, что тихая взаимная любовь никогда не привлекала нашего героя, ему необходим был «пожар сердца», а сильную страсть рождало в нем лишь осознание невозможности быть любимым. Так, дав писателю понять, что его чувство может стать взаимным, Верочка упустила свой шанс быть любимой. «Я не люблю ее, — признается Андреев сам себе, — но моя жалость и нежность к ней доплескиваются почти до любви» [587] . Бывая в доме Сенютовичей, Леонид Николаевич начинает жалеть и Владимира Николаевича — мужа Веры, который, кажется, очень любит свою жену. И когда Вера Петровна все же последовала за мужем в Стокгольм, Андреев, вероятно, испытал некоторое облегчение…

586

Там же. С. 247.

587

S.O.S. С. 153.

Интересно, что это едва зародившееся и тут же угасшее романтическое чувство отнюдь не ссорило мужа с женой, не неся угроз их «устоявшемуся браку». Но вот — новая, короткая и горькая влюбленность Андреева в Евгению Платоновну Эдуардову-Давыдову, бывшую балерину Мариинского театра и будущего довольно известного балетного педагога, вызвала целую бурю в семействе Андреевых. В ноябре 1918-го Андреев впадает в обычную для себя любовную горячку: живущая в Райволе балерина каждый день приезжает в Тюрисево, где ведет театральную студию, он же, судя по дневнику, тоже начинает посещать студию, видятся они и на многочисленных вечерах у общих знакомых. К концу третьей недели знакомства Леонид Николаевич признается: «в меня вступили молодость и любовь». «В ней есть от искусства, от танцев, от сцены и кулис с их красивым и горячим туманом, от той жизни, что дают огромные деньги и успех — она богата и поклоняема», — пишет он о Евгении в «дни надежды». Как ни странно, эта женщина не так уж и молода, ей — тридцать шесть, за плечами — одно замужество, и ее бывший муж — композитор и банкир — все еще при ней, ну а кроме того — присутствуют и поклонники: от юношей — до «богатых старичков». Андреев, который уже давно тайно ждет «новую любовь», считая ее избавлением от смерти, испытывает «непрерывное и тяжелое волнение, темное и непонятное» [588] .

588

Там же. С. 161, 162.

Коварная Евгения откровенно «влюбляет в себя» известного беллетриста и сознательно доводит ситуацию до объяснения: «Я прощаюсь внизу, у лестницы, но она говорит: пойдемте ко мне, я отдам книгу. И весь шум остается внизу, а я вверху, в комнатах, которых я не знаю, в ее комнате. И здесь я говорил ей ты и что-то очень нежное, о любви говорил, поцеловал ее волосы, поцеловал глаза. Она слегка отклонялась, принимая, а потом, как говорят в романах, губы наши сблизились» [589] . Эту-то дневниковую запись и прочла обеспокоенная откровенными ухаживаниями мужа за Эдуардовой-Давыдовой Анна Ильинична. Жена немедленно «приняла меры»: она не только устроила мужу сцену, но и рассказала, что Евгения Платоновна уже давно влюблена в некоего состоятельного англичанина, за которого и собирается выйти замуж. Не прошло и двух дней — и сама Евгения дала понять влюбленному беллетристу, что не выделяет его из толпы поклонников… «И чувствами моими была точка, стыд и прежняя тупая скука жизни» [590] .

589

Там же. С. 166.

590

Там же. С. 164.

Интересно, что, описав в дневнике свою «любовную горячку», Андреев спустя несколько дней «выливает» на страницы многословные рассуждения об отношениях с собственной женой — Анной Ильиничной. Они напоминают отчасти юбилейный тост: «она — мой лучший и единственный друг, с которым мне всегда интересно и важно говорить о жизни ли, о моих ли произведениях и планах». Судя по всему, ему надо было срочно налаживать семейные отношения, и Андреев старательно заглаживал свою вину перед супругой, которая наверняка прочтет и эту запись от 8 декабря 1918 года. Думаю, самолюбие Анны Ильиничны было удовлетворено, ведь в «послании» мужа говорится о том, что «одна только мысль об измене Анны или ее нелюбви мгновенно может вытолкнуть из меня все остальные чувства, привести меня в состояние безумия» [591] .

591

Там же. С. 165.

Что ж, судя по всему, в течение двух последних лет его семья — единственная постоянная величина в жизни Андреева: его «тыл», его круг, источник постоянной заботы о его быте и о его здоровье. А если верить дневнику и письмам,

здоровье это в течение двух лет было чудовищным, парадокс — но как только к нему пришли серьезные болезни, исчезла возможность лечиться по-настоящему. Ужас от надвигающихся головных болей померк перед страхом за больное сердце. Сердечные боли и «перебои», уже мучительные в 1918 году, в конце концов и свели Андреева в могилу. Одышка одолевала его давно: летом 1917 года он уже не мог одолеть крутой подъем по лесенке — от пристани на Черной речке до собственной виллы. Первый сердечный припадок случился холодной осенней ночью 1918 года — в Тюрисеве, и после него Леонид Николаевич несколько дней не вставал с постели. Думаю, это и был первый инфаркт; Вадим вспоминал, что отец так и не поправился по-настоящему: «в течение целого года, до самой своей смерти он оставался полубольным, уставая от одного присутствия маленьких детей, от совсем небольших прогулок или от внезапной перемены погоды» [592] . Андреев сильно похудел, заострились черты лица, вокруг глаз появились морщины. Он снова отрастил волосы. Одна из последних фотографий представляет «подлинный лик индусского мудреца, хранящего тайны» — таким увидел Андреева Рерих за год до смерти писателя.

592

Детство. С. 241.

Но к лету 1919-го Леонид Николаевич вдруг ощутил, что болезнь немного отступила, появились энергия, желание работать… Семья, уже не найдя сил жить в огромном «замке герцога» даже летом, снимает небольшую удобную дачу на берегу залива в том же Тюрисеве. Этот каменистый берег очень нравится Андрееву. Оптимизм рождается и от политической ситуации — готовится грандиозное наступление Северо-западной армии на Петроград, со своего финского берега Андреев может наблюдать пока что «бои местного значения»: вот загорелся форт Красная Горка, гарнизон которого, по слухам, перешел на сторону белых, вот — отбиваясь от белых, горит Кронштадт… На всем побережье царит «военное настроение», Юденич ведет с Маннергеймом переговоры о возможности наступления на Петроград через Финляндию, о формировании здесь военных частей. Большевики не остаются в долгу, нанося упреждающие удары: в ночь с 6 на 7 сентября над домом Андреевых появляются два аэроплана с красными звездами на крыльях.

Проснувшись на рассвете, Андреев слышит явственное жужжание, выйдя на балкон, понимает, что где-то рядом, почти над головой шумят пропеллеры. «И вдруг справа огромный тупой и короткий удар-разрыв. И через полминуты — второй, такой же огромный, тупой и короткий» [593] . Где-то рядом слышна стрельба, перепуганные, полураздетые — из своих комнат выскакивают домашние, а Леонид Николаевич уже стоит на балконе и долго смотрит в бинокль на удаляющиеся бомбардировщики… Не знаю, читал ли он пьесу Бернарда Шоу «Дом, где разбиваются сердца»… но картина эта откровенно напомнила мне ее финал.

593

S.O.S. С. 191.

На следующий день в одной из финских газет появилась малюсенькая заметка: «В воскресенье утром 7 сентября в 4.10 мин два большевистских самолета сбросили бомбы на вокзал в с. Ино и на железнодорожный мост в с. Ваммельсуу, не попадая однако в цель. Персонал вокзала разогнал летчиков метким ружейным огнем» [594] .

В дневнике же Андреева эта запись — о розовевших над морем облачках и гуле приближающихся бомбардировщиков — окажется последней. В тот же день семья спешно перебралась подальше от моря — в деревню Нейвола (ныне — Горьковская), разместившись на просторной даче давнего друга Андреевых — писателя, критика и когда-то директора Нового театра — Федора Николаевича Фальковского. Его дом стоял на холме над огромным озером Ваммельярви — теперь это Гладышевское озеро. Предполагалось, что Вадим этой зимой отправится в Гельсингфорс, где и закончит русскую гимназию, свояченица Наташа с младшими — Верой и Тином — проведут зиму у Фальковских, ну а Андреев — с «мамашей, Анной и Савкой» — в конце сентября отправится в заграничное турне. Дом Федора Николаевича с огромным садом, где в тени деревьев располагались бесконечные сараи, стоял среди леса, в глуши, от станции Нейвола туда нужно было ехать на телеге.

594

Цит. по: S.O.S. С. 1468.

«Мне стоило немалого труда найти подходящий дом на окраине столицы. Люди там… (неопределенно показывает рукой)…а в эту и в эту сторону пустыня и ночь», — хвастался как-то герой «Реквиема» — одной из последних, так и неизданных при жизни пьес Леонида Андреева. Действительно — место действия для последней картины жизни драматурга было выбрано идеально. Погода же 12 сентября стояла неважная — ветреная, холодная, хотя и сухая.

Передо мной лежат сейчас три свидетельства о смерти моего героя, и все три, вероятно, правдивы. Непосредственным свидетелем была лишь Анна Ильинична. Маясь головной болью от самого утра, волнуясь о том, что никак не может засесть за лекции для «почтенных янки», Андреев поручил ей перепечатать несколько отрывков из своего дневника, надеясь, что эти старые рассуждения о сущности революции помогут начать работать. «Он ходил по кабинету в чесучовой своей куртке, такой взволнованный и милый, говорил после мучительного обдумывания и вывода, что у него нет сил на работу» [595] . Решил прилечь, спросив предварительно стакан чаю… Анна Ильинична успела заложить чистый лист в пишущую машинку и напечатать несколько строк, когда из спальни ее позвал муж: Аня! Она вбежала в комнату, Андреев стоял у кровати. Сказал, показывая на сердце: тут что-то схватило! «Упал, и через два с половиной часа его не стало» [596] .

595

Леонид Андреев: Далекие. Близкие. Цит. изд. С. 101.

596

Леонид Андреев: Далекие. Близкие. Цит. изд. С. 101.