Леонид Филатов: голгофа русского интеллигента

Раззаков Федор Ибатович

Раскол «Таганки» на две половины явился яркой иллюстрацией того, к чему привела ликвидация СССР. С одной стороны, капиталист и ярый антисоветчик Юрий Любимов (полпред Ельцина и K°), с другой – та часть труппы, которой была уготована нищенская доля на новом празднике жизни под названием «капитализм» (участь 80 % жителей бывшего Советского Союза). Жаловаться было некому: сами сделали своими кумирами либеральную фронду и посадили на трон сначала Горбачева, а потом и Ельцина. То есть сами вырыли себе могилу. По этому поводу уместным будет привести письмо одного шахтера, которое очень точно характеризует то, что с нами произошло в начале 90-х. Цитирую:

«Я шахтер, 27 лет проработал горнорабочим в лаве.

Я прошу прощения за совершенное мною предательство. Дело в том, что в 1990 году у себя на шахте я был ярым, непримиримым забастовщиком. В стачечном комитете мне поручили „посадить“ все шахты нашего куста. И я, урод, мотался по предприятиям, уговаривая поддержать нас. И очень в этом преуспел. Вот уже 15 лет я задаю себе один и тот же вопрос: зачем я это делал? И не нахожу вразумительного ответа. Родился и вырос я в шахтерском поселке. Я любил свою работу. Я любил свою шахту. Несказанно гордился и любил свою Родину, Советский Союз. И получается так, что я своими руками убил его. А это же все равно, что задушить свою мать и отца. Если тогда, в девяностом, случилось бы чудо и Бог показал мне, к чему это все приведет, я бы ушел в непроветриваемую выработку и задохнулся там…»

Думаю, многие актеры «Таганки» сегодня пришли к такому же выводу, что и этот шахтер. Стоило ли почти полжизни со всем остервенением давить на мозоли советской власти, тыкать ее мордой в дерьмо, чтобы после ее падения превратиться в нищету, причем не только материальную, но и духовную (ведь того зрителя, который посещал советские театры, в новой России уже нет, почти весь выродился). Что касается Юрия Любимова, то и его нельзя назвать полноценным победителем. Да, чисто по-человечески он может быть доволен: власть, которая гноила и третировала его предков, заставляла ползать на брюхе его самого, пала. Но вместе с ней пал и художник Юрий Любимов, который при советской власти раз за разом ставил спектакли, становившиеся явлением на театральных подмостках страны. Но как только пришли иные времена, пришли горбачевская гласность, а затем и ельцинская «демократия», как тут же закончилась и «золотая эпоха» режиссера Юрия Любимова. Как и Эльдара Рязанова, Георгия Данелия, Олега Ефремова и других корифеев советского искусства.

Но вернемся к стенограмме собрания в Театре на Таганке от 9 января 1992 года.

Н. Прозоровский: «Два месяца мы ждали вас, Юрий Петрович, и надеялись, что вы приедете и как-то с нами встретитесь».

Ю. Любимов: «Я был здесь целую неделю».

Л. Филатов: «Это к вашему вчерашнему разговору об этике, я прошу прощения. Первое, что вы хотели узнать, – это как попал документ к нам. Да валялся. Кто-то случайно обжегся. И тут же пошло. Я приехал из Кисловодска, у меня было тридцать звонков. А мне респектабельней было бы занять позицию другую, Юрий Петрович».

Ю. Любимов: «Да-да, но вы болеете за народ».

Л. Филатов: «Да. Мне с вами ругаться ни к чему и противопоставлять себя неинтересно. Потому что вы гений, вы мировая величина. Зачем? Я занимаюсь другими делами».

Ю. Любимов: «Я знаю, что уничижение паче гордости».

Л. Филатов: «Не-не-не, в пределах Садового кольца меня узнают. Ну не будем».

Ю. Любимов: «Так вы ж затеяли, а не я. Вы забежали, затеяли и убежите – прекрасная позиция».

Л. Филатов: «Юрий Петрович, я повторяю: у меня корысти вот ни на столько нет. И вы меня в этом обвинить не можете. Мне из-за вас чуть башку не сломали – в то время как вы давали интервью в свободных странах, – все госинституты страны. Это я вам в счет не вписываю, это мое личное дело, как я себя веду в той или иной ситуации. Но я говорю

к вопросу, к моему тезису о том, что у меня корысти нет. Мне и здесь сейчас находиться корысти нет. Я не самый большой поклонник того, чтобы вы приходили, не приходили. Я вообще считаю, что все это ерунда, между нами говоря. Я и ребятам сказал жесткие слова по поводу того, что это труппа развалившаяся, по-другому, по-человечески. Но и вы, извините, который научили меня так разговаривать, как я позволяю себе, вы меня научили смотреть прямо в глаза, а не прятать глаза. Вы меня научили, а теперь я вас не узнаю. Не узнаю».

Последние слова Филатова присутствующие встретили аплодисментами.

Е. Габец: «Простите, Юрий Петрович. Я 15 лет работаю в театре и достаточно много работаю в спектаклях, которые вы поставили. И ценю свою работу в этом театре, очень горжусь тем, что я работаю в этом театре. И поэтому я говорю сейчас. Дорогой Юрий Петрович, то, что сегодня мы собрались, и то, что вы называете юридически неправомочным, это ваше непонимание того, что мы живем в другой стране».

Любимов реагирует на последнюю фразу смехом.

Е. Габец: «Того, что эти люди, которые сидят сейчас в зале, могут иметь собственное, отличное от чьего-либо мнение, что они могут захотеть собраться на общественных началах и подумать о том, как они будут защищать свои социальные права. Ничего страшного в этом нет. Ведь это происходит не до того, а после того, как единогласно на собрании ваши полномочия художественного руководителя были подтверждены. Этот коллектив, принимая устав театра, единогласно проголосовал за единоначалие и за ваши права художественного руководителя. Этот коллектив сделал все возможное, чтобы вы могли приезжать сюда тогда, когда вам это удобно, и делать то, что вам хочется и с кем хочется, по вашему выбору – привозить сюда других актеров из других стран – пожалуйста. Но этот вопрос, который сегодня решается, он очень прост. Обычные люди, которые много лет проработали в этом театре – все по-разному, кто больше, кто меньше. Все они обеспокоены тем, что происходит в нашей стране, и тем, что может произойти и с нами, хотят организоваться в общественное объединение без каких-либо далеких идей, кроме одной – мы хотим попытаться стать юридическими лицами, чтобы мочь защищать свои права…

Не надо нас обвинять в том, чего мы не совершали. Перестаньте с нами общаться по телефону, на другом конце которого Борис Алексеевич Глаголин или несколько избранных товарищей. Признайте за нами право быть людьми, которые 27 лет, кто меньше, кто больше, здесь работает».

Ю. Любимов: «Что я дезинформирован – это мне всегда говорил Виктор Васильевич Гришин и его помощник Бугаев».

Н. Губенко: «Вы позвольте мне на правах ведущего актера, вашего любимого актера, сказать несколько слов.

87-й год. Ребята просят меня взять театр, сознавая, что я ничто по сравнению с вами как режиссер, тем более театральный. Я беру этот театр, бьюсь головой о Политбюро, в котором сидят Лигачев, Громыко – шесть человек из старого Политбюро. Единственный человек, который перевесил чашу в пользу вашего возвращения, был Михаил Сергеевич Горбачев. Это так. Далее. Никто вас не тянул за руку приезжать сюда 8-го числа в качестве моего гостя, когда полтора года я бился головой о Политбюро и наконец-то получил это высочайшее по тем временам соизволение. Вы растоптали те десять дней нашего счастья, которые мы все испытывали и вместе с нами вся театральная общественность. (Здесь Губенко слукавил: театральная общественность была расколота в связи с возвращением Любимова и часть ее, в лице Олега Ефремова и еще нескольких режиссеров, даже написала письмо Горбачеву, чтобы он не возвращал Любимова назад. – Ф.Р.)