Леонид Филатов: голгофа русского интеллигента
Шрифт:
Он же сказал: «Я с ними работал, я знаю этот коллектив. Тем более, они давно уже без своего режиссера, и неизвестно, вернется Любимов или нет. Я с ними поставил „Вишневый сад“ – это замечательная бригада… артельщиков».
Он почему-то и раньше, еще на Малой Бронной, называл их «артелью». Такая вот «боевая компания». К общему неудовольствию учеников и других актеров, он говорил нам: «Вы понимаете, это такая рабочая артель». В это слово – «артель» – он вкладывал что-то стоящее.
Тогда еще был жив Высоцкий, и общение с ним, видимо, оставило приятные воспоминания…»
Филатов, как и большинство его коллег по «Таганке», не хотел прихода Эфроса в их театр. Он считал, что это не тот режиссер, который сможет стать пусть временной, но заменой Любимову. Ведь кто такой Любимов: борец с режимом,
В те дни, когда Эфроса назначили руководить «Таганкой», Филатов начал работу над новым кинопроектом: фильмом Константина Худякова «Успех». Причем там он играл явного антипода Анатолия Эфроса – театрального режиссера Геннадия Фетисова, который ставит в провинциальном театре чеховскую «Чайку» методами, многие из которых были далеки от интеллигентных. Короче, чтобы достичь успеха, который гарантировал Фетисову пропуск в Москву, он манипулировал актерами, будто марионетками. В результате один из них умер от инфаркта, другой, с которым они учились в одном институте, стал считать его лютым врагом, а молодая актриса, влюбившись в Фетисова, осталась у разбитого корыта, поскольку ему самому эта любовь была нужна только для одной цели – чтобы актриса хорошо сыграла свою роль на сцене.
Съемки фильма начались 14 марта во Владимире, где в течение недели снималась натура. Филатов выехал туда всего лишь на пару дней, после чего вернулся в столицу, чтобы участвовать в общем собрании «Таганки», где труппе должен был быть представлен новый режиссер – Анатолий Эфрос.
Собрание состоялось 20 марта. А накануне вечером «Таганка» сыграла спектакль «Товарищ, верь!..», явно намекая, что она продолжает верить в то, что Любимов к ним вернется. Как пишет в своих дневниках В. Смехов: «20 марта, в 11 часов – собрание труппы. Для обеспечения спокойствия, для пресечения поступков, которые могут испортить жизнь театру и Юрию Любимову (в соответствии с указаниями начальства), мы попросили всех собраться на час раньше. Логикой и авторитетом ведущая группа убедила возмущенное семейство: никаких реакций, никаких истерик, мы обязаны сберечь самое дорогое – наш репертуар. Только дисциплиной можно достичь доверия руководства, и тогда нам помогут вернуть Юрия Петровича.
К сожалению, план был сорван. Мрачная атмосфера, безмолвие народа перед лицом прибывших представителей никого не удивили. Объявлен приказ, директор предоставил слово Эфросу. Умно и обаятельно последний сообщил, что его цель – сохранить все, что он более всего любит и ценит, – дух и творения Юрия Петровича. Но вот, мол, так все случилось, уверен, что мы будем хорошо вместе работать. Будут новые спектакли – другие, чем были у вас, и другие, чем были у меня. Директор спросил: нет ли вопросов, тогда собрание считаю… не успел. Один за другим выступило несколько человек. Говорили, что сегодня – похороны театра. Спрашивали у Эфроса, как он мог прийти, ни с кем не посоветовавшись. Напомнили ему, что в час его испытаний, пятнадцать лет назад, за него пошли бороться товарищи, а первым среди них был Любимов… Это когда Эфроса снимали с главрежей Театра имени Ленинского комсомола… Эфрос на все вопросы отвечал мягко, печально и одинаково: я вас понимаю, ничего не поделаешь, но поверьте мне, пройдет время, и вы увидите, что все сделано правильно… Я тоже выступил и тоже получил ответ: «Ты прав, Веня, я должен был, наверное, поговорить с теми, кого хорошо знаю – с Боровским, с Демидовой, с тобой… Я должен был, но… я другой человек. Я люблю работать».
Да, Эфрос и в самом деле пришел в Театр на Таганке, чтобы работать. Но он не учел одного:
Сразу после назначения Эфроса Любимов дал интервью русской службе Би-би-си, где не скрывал своего возмущения: «Накануне пришел телекс, что на мое место назначен Анатолий Эфрос, режиссер театра на Малой Бронной. Меня это поразило, так как я подумал: неужели он забыл, как его когда-то выгнали на улицу и мы все собрались и все-таки его отстояли. Он тогда с группой артистов ушел на Малую Бронную. И вот теперь он согласен на мое место. Мне кажется, что это какое-то недоразумение…»
Святая наивность! Любимов, видимо, рассчитывал, что, пока он будет отсиживаться в Лондоне и поливать грязью советские власти, те забронируют за ним место главного режиссера и будут терпеливо ждать, когда он соизволит вернуться на рабочее место. Но с какой стати? Да, Любимов в течение почти 20 лет руководил Театром на Таганке, но он не был его владельцем. Здесь он явно спутал системы: в Советском Союзе образца 1983 года капитализма еще не было, а значит, не было условий для того, чтобы одному человеку присваивать себе целый театр. И никто Любимова из театра не выгонял, а он сам уехал за границу и уже там сжег за собой все мосты: дал несколько интервью, которые западная пресса использовала как очередной повод для шумной антисоветской истерии.
Эфроса бывший режиссер «Таганки» тоже не пожалел, уличив его в черной неблагодарности: дескать, мы тебе когда-то помогли, а ты вон чем отплатил. По Любимову выходило, что все советские режиссеры должны были как один встать на его защиту, проявив клановую солидарность. Но о какой солидарности могла идти речь, если представители театральной элиты жили как пауки в банке: вечно друг другу завидовали, подсиживали, стучали? И принципиальных борцов с режимом там никогда не было и не могло быть, поскольку кишка была тонка у творческой интеллигенции на этот счет. Это среди диссидентов встречались люди, которые жертвовали своей свободой, а то и жизнями ради идеи, а в среде деятелей искусства таковых отродясь не было. Тот же Любимов был борцом только до той черты, какую ему начертали сами власти. Как только он эту черту переступил, его тут же вышибли из партии и вычеркнули из списка граждан этой страны. И обижаться на это было глупо: если ты борец, то принимай правила борьбы достойно.
Придя на «Таганку», Эфрос взялся ставить «На дне» М. Горького и уже 9 апреля провел первую репетицию. В спектакле был занят и Филатов, правда, до премьеры он не дошел, сойдя с половины дистанции. Выбор пьесы был не случаен, а символичен: таким образом Эфрос хотел вытянуть труппу из того уныния, в каком она пребывала почти год (то есть со дна – на поверхность). Но надежды Эфроса были напрасны: актеры хотя и работали, но большинство делало это по инерции, продолжая питать к новому руководителю отнюдь не теплые чувства. Вся их давняя ненависть к советской власти теперь сконцентрировалась на Эфросе, которого (парадокс!) эта самая власть била не меньше них.
В своих мемуарах, озаглавленных весьма симптоматично «Таганка. Записки заключенного» (то бишь вся жизнь – в ГУЛАГе!), Вениамин Смехов подробно рассказывает о том, как власть пыталась подавить бунт актеров «Таганки» после прихода туда Эфроса. Дескать, одного актера уволила – Юрия Медведева (отметим, всего одного!), и документы задержала на присвоение званий ряду актеров, и сольные гастроли им отменила, и даже съемки в кино запретила (хотя наш герой, Леонид Филатов, последнего избежал: в 1984 году снимался в двух фильмах). Короче, воспоминания Смехова полны всяческих ужасов (видно, название книги должно было себя оправдывать). Но вот ведь что странно. Если Филатов нашел в себе силы отказаться от участия в спектакле «На дне», то Смехов нет – он играл в нем одну из главных ролей, Барона, и благополучно дошел до премьеры.