Леонид Утесов
Шрифт:
Исполнительский „стиль“ джаза построен на варварском искажении привычных для нашего уха звучаний, надуманных, неестественных тембрах оркестровых инструментов. Что общего между ноющими, слезливыми интонациями „не имеющих ни рода ни племени“ танго или „слоу-фоксов“ и здоровой советской лирикой, светлым, оптимистическим мироощущением советских людей?..» И уже через несколько дней то же издание подводит грозный итог: «Джаз — это музыка духовного порабощения».
Таких нападок на джаз не было даже во времена РАПМа, но Леонид Осипович, видимо, не придавал этому серьезного значения, думал, что это однодневное явление, очередная «проработка». В начале 1950-х он, наряду с такими песнями, как «Сталинградский вальс» (О. Строк — В. Драгунский) или «Цимлянское море» (Н. Богословский —
Хотя годы борьбы с космополитизмом не затронули напрямую Утёсова и его оркестр, они не прошли бесследно. Слишком многих друзей и знакомых артиста коснулись репрессии, слишком ощутимый удар они нанесли по благостной картине «великой дружбы» советских народов, в которую искренне верили многие, включая Леонида Осиповича. Но он никак не мог поверить в официальную версию гибели его любимого «Соломона Мудрого» — Михоэлса, якобы попавшего под машину, а на самом деле убитого агентами госбезопасности в Минске в январе 1948 года. Не мог поверить и тому, что его давние знакомые — Лев Квитко, Маркиш, Бергельсон и другие члены ЕАК — являются «еврейскими буржуазными националистами», продавшимися западным разведкам. После этих событий он стал гораздо осторожнее, доверяя свои истинные мысли и чувства только самым близким друзьям. От них мне известно об усилившемся в 1950-е годы интересе Утёсова к еврейской культуре, к прошлому своего народа. Стоит подчеркнуть тот факт, что до конца жизни артист не подписал ни одного воззвания «советской общественности» против сионизма и политики Израиля, хотя деятелей культуры еврейской национальности вовлекали в подобные мероприятия регулярно и весьма настойчиво.
В 1967 году, уже находясь в статусе народного артиста, Утёсов написал статью о еврейской актрисе Сиди Таль в журнале «СЭЦ» («Советская эстрада и цирк»), озаглавив ее «Счастливые встречи». Воздав должное Сиди, он ни разу не упомянул о том, что она всегда, во все времена была еврейской актрисой, поющей на идише. К тому времени еврейская тема в советской прессе окончательно стала закрытой, упоминаясь только в рамках «борьбы с сионизмом». Не в последнюю очередь это было связано с разрывом отношений Советского Союза с Израилем после шестидневной войны в июне 1967 года.
Здесь хочется вспомнить о другой еврейской актрисе, высо ценимой Утёсовым, — Кларе Юнг. Актриса, познавшая успех в США, вернулась в СССР, оставив за рубежом дочерей. «Советские евреи более настоящие, чем американские», — этим объяснила она свое решение. Клару Юнг хоронили в Москве 29 апреля 1952 года, в разгар антисемитской кампании. В последний путь ее провожали немногие, но среди них были Хенкин и Утёсов. Леонид Осипович, обращаясь к Хенкину, сказал: «Кто мог бы подумать, что у гроба актрисы, познавшей при жизни аншлаги в Москве и Нью-Йорке, Одессе и Бостоне, соберутся всего несколько человек!» Задумчивый и печальный Хенкин сказал: «Я произнес бы кадиш, но миньяна здесь нет…» Этот рассказ я услышал от актрисы ГОСЕТа Анны Шмаёнок в конце шестидесятых годов прошлого века. От нее же узнал, как часто Утёсов бывал в ГОСЕТе, как любили его актеры этого театра.
Диалог Утёсов — Евтушенко
В середине 1970-х я оказался свидетелем любопытного разговора. Было это в Доме актера, который тогда располагался на улице Горького. В этом уютном заведении до начала очередного вечера, уже не помню, кому или чему посвященного, мы — Леонид Осипович, Анастасия Павловна, писатель Владимир Соломонович Поляков и я — зашли в кабинет директора Александра Моисеевича Эскина. Как обычно, в центре внимания был Леонид Осипович. Как-то сам собой в разговоре возник еврейский вопрос. Владимир Соломонович тихо, почти шепотом рассказал, что ему позвонил незнакомый человек, представившийся: «Я от генерала Драгунского». Спросил, кого из деятелей русского искусства, евреев по национальности, он может порекомендовать в состав руководства создающейся еврейской общественной
— Представляю, Владимир Соломонович, как вы испугались, — сказал Леонид Осипович. Потом он задумался и, опершись подбородком на кулак, прочел по памяти, почти без запинок, незнакомые всем сидевшим стихи. Записать я их тогда не мог, но позже, к счастью, отыскал в фондах РГАЛИ. Вот отрывок стихотворения, которому предшествует эпиграф из евтушенковского «Бабьего Яра»:
Но ненавистен злобой заскорузлой
Я всем антисемитам, как еврей,
И потому я настоящий русский.
…Ты прав, поэт, ты трижды прав,С каких бы ни взглянуть позиций.Да, за ударом был удар,Погромы, Гитлер, Бабий ЯрИ муки разных инквизиций.Вот ты взглянул на Бабий ЯрИ, не сдержавши вомущенья,Ты, русский, всех людей любя,В еврея превратил себя,Призвав свое воображенье……Твердит тупой антисемит:«Во всем виновен только жид!»«Нет хлеба — жид», «Нет счастья — жид»,И что он глуп, виновен жид,Так тупость голову кружит……И если б Ленин нынче жил,Когда открылся путь до Марса,Тобой бы он доволен был.Он очень тот народ ценил,Что дал Эйнштейна, Карла Маркса…Судя по всему, Утёсов написал эти стихи вскоре после публикации «Бабьего Яра» Евтушенко — в «Литературной газете» стихотворение это было напечатано 19 сентября 1961 года. Не знаю, были ли лично знакомы Евтушенко и Утёсов и каким было это знакомство. Но, без сомнения, они жили в одну эпоху, которую кто-то называл «эпохой Утёсова», кто-то — «эпохой Высоцкого», а кто-то — «эпохой Евтушенко». Прав был Евгений Александрович, начав одно из своих стихотворений строфой: «У русского и у еврея одна эпоха на двоих…»
Не только Утёсов знал о Евтушенко, была и обратная связь — имя Утёсова в поэзии Евтушенко возникло в поэме «В полный рост». В ней поэт обращается к старому своему дому на станции Зима, в котором прошло его детство, — к дому, обреченному на снос. Вот отрывок из этого стихотворения:
Выкрутись, выживинавсегда,с мокрыми, рыжимисосульками льда,снова — с девчоночкамив кошачьих манто,снова — с бочоночкамилото,с хриплым Утёсовымза стеной,с гадким утенком —то есть со мной…Впервые я услышал эти стихи на даче поэта Александра Межирова в Переделкине. В тот день к хозяину пришли в гости Евгений Евтушенко с женой Мариной. Было это очень давно, ведь уже около пятнадцати лет назад Межиров уехал из Москвы. Тогда Евгения Александровича я в домашней обстановке увидел впервые. Почему разговор зашел об Утёсове, уже не помню — кажется, после того, как я прочел свое любимое стихотворение Евтушенко «Свадьбы». Это объяснялось не только моей влюбленностью в это стихотворение, но еще и тем, что, написанное в начале 1955 года, оно было посвящено Александру Петровичу Межирову.