Лепестки на ветру

Патни Мэри Джо

— Да, вы правы, самый злейший враг себе — я сам. Меня влечет к женщине из народа, который я презираю и ненавижу. Вы подарили мне столько бессонных ночей, мадам. Теперь, зная, насколько глубоко заставили меня презирать себя, вы удовлетворены?

Элен не сделала ни одной попытки сократить расстояние между ними. Маленькая женщина, приятная, но совсем не соблазнительница.

— Разве чужая боль может доставить удовольствие? — тихо спросила она. — Я стала шпионить только потому, что захотела внести свою лепту в дело установления мира. У меня были братья, полковник. Один

из них убит под Москвой, другой погиб под пытками в плену у испанских партизан. Мне сказали, что он умирал двое суток. Это был мой младший брат Пьер, мечтавший стать художником. И еще у меня был муж. Он убит под Ваграмом за два месяца до того, как родилась моя младшая дочь. Вы участвовали в этой битве, полковник. Может быть, его убили ваши солдаты.

— Довольно, мадам Сорель, — тихо сказал Ференбах, — мы оба достаточно настрадались. Я понимаю, что вы ненавидите Пруссию так же сильно, как я Францию. Вы удовлетворены?

— Нет! — закричала она, боль пробилась сквозь рубцы на сердце, к которым она попривыкла с годами. — Я хочу увидеть конец ненависти. Если бы агрессором была не Франция, а Пруссия, было бы от этого легче моему мужу, если ему все равно пришлось бы погибнуть? Я хочу жить в мире, где мужья дочерей вместе с женами и детьми доживали бы до старости. Где мальчики, как мой брат, могли бы рисовать цветы и красивых девушек, которым писали бы глупые любовные стихи вместо того, чтобы умирать от ран.

Элен с мольбой взглянула на немца, не зная, как еще растопить лед вокруг его сердца.

— Нас, христиан, учат ненавидеть грех, но любить грешников. Я ненавижу войну и ту черную силу, что приносит ее на Землю, но если мы не научимся любить друг друга, нам никогда не остановить эту страшную карусель, пожирающую в горниле войны одно поколение за другим.

— И вы думаете, что если я смогу вас полюбить, это положит конец войне? — Несмотря на сарказм, в вопросе слышалась надежда.

— Я не знаю, полюбим ли мы друг друга. Возможно, между нами существует лишь физическое влечение, — сказала Элен со слезами на глазах.

Она видела, как подействовали на него ее слова, и все же боялась, что сделала недостаточно. Ференбах жил в своем аду слишком долго, чтобы решиться распахнуть двери в жизнь. Голос ее надломился, но Элен все же довела мысль до конца:

— Если даже двое простых людей не могут понять друг друга, что же говорить обо всем человечестве. Мы обречены вечно страдать от своих ошибок.

Ференбах принялся мерить шагами комнату. Остановившись у столика, где рядом с закрытой Библией на серебряной подставке в изящной рамке стоял портрет милой белокурой женщины с ребенком на руках, он хрипло произнес:

— Вы храбрая женщина. Может быть, женщины вообще храбрее мужчин. Если тело, не вынеся страданий, погибает, то с израненным сердцем человек может выжить и от этого стать еще более несчастным.

Ференбах нежно дотронулся до портрета, затем с болью перевел взгляд на Элен.

— Вы просите слишком многого, мадам Сорель. Боюсь, у меня не хватит сил справиться.

Итак, она проиграла. Сморгнув слезы, Элен грустно сказала:

— Нет, полковник. Женщины не храбрее

вас, мужчин. Они просто глупее.

С этими словами она пошла к двери, замешкавшись на минуту, чтобы промокнуть слезы платочком.

— Что вы скажете обо мне хозяевам? — догнал ее вопрос полковника.

— Я скажу, что вы совершенно чисты, но, боюсь, за вами все равно установят наблюдение. Прощайте, полковник, — сказала она, берясь за ручку двери. — Не думаю, что нам доведется встретиться еще раз.

Ференбах быстрыми шагами пересек комнату и заглянул в лицо Элен, будто хотел запечатлеть ее черты в памяти.

— Вы действительно очень храбрая женщина, — сказал он, целуя ей руку. В жесте этом не было романтичности, скорее грустное уважение.

Полковник открыл дверь, и Элен заставила себя выйти с гордо поднятой головой, однако, оказавшись одна, бессильно оперлась о притолоку. Она так невероятно устала…

Собравшись с духом, Элен прошла туда, где ожидала ее стража. При ее появлении солдаты вскочили на ноги. Они казались ей такими молодыми… Она ободряюще улыбнулась, и молодой лейтенант лихо подкрутил ус.

Все облегченно вздохнули.

— Ну как прошло свидание? — спросил Рейф.

— Как и ожидалось, — со вздохом ответила Элен.

Проводивтостью, Карл фон Ференбах беспокойно заметался по комнате, хватая то одно, то другое. Взяв томик Фихта и пролистав его, полковник взялся за другой. На этот раз под руку попался Вергилий. Открыв книгу наугад, он прочел: «Любовь всепобеждающа, так вверим себя любви».

Ференбах захлопнул книгу столь яростно, что оставил вмятину на кожаном переплете.

Полковник вспомнил, как Элен Сорель стояла там, где сейчас находился он, такая маленькая и женственная. Может быть, она послана небом? Или она — демон, искушающий его, желающий забрать в ад его бессмертную душу? Чьим бы послом Элен ни была, нельзя не согласиться, что эта женщина обладала мужеством, так как решилась выставить себя в подобном свете и получила отказ.

Карл подошел к портрету жены и сына. Как умела смеяться его незабвенная супруга! А их сын Эрик, унаследовавший стать отца и солнечную душу матери! Этот портрет был сделан за три месяца до их гибели. Они сгорели заживо. Карл лишь надеялся на то, что они погибли от удушья, а не от пламени.

Плотина, которую он возвел в своем сердце, рухнула, и боль захлестнула его. В поисках утешения Ференбах открыл Библию. Что же скажет ему книга книг?

"Ее грехи, коих множество, были прощены за то, что она много возлюбила».

Это было слово Божье, но слишком уж изболелась его душа, чтобы дать прорасти семени. Карл упал на колени, закрыл руками лицо и зарыдал, тяжко, глухо, как плачет мужчина, так и не научившийся плакать.

Глава 18

На этот раз визит Англичанина к Ле Серпенту был совсем коротким. Англичанина больше не заботило, в маске ли его хозяин или нет. Теперь он знал, кому служит, и готов был в нужный момент сообщить об этом Ле Серпенту.

— Порох в кладовке? — отрывисто спросил Ле Серпент.