Лепестки на ветру

Эндрюс Вирджиния

— Крис, — позвала я слабым голосом, — иди скорей взгляни на Пола.

Он, видимо, уже был в передней, должно быть, Эмма послала его поторопить нас, ибо он сразу вышел из дверей и подбежал к Полу. Он схватил его руку и пощупал пульс, а через секунду он уже запрокинул ему голову и вдыхал ему в рот. Когда это не сработало, он несколько раз сильно нажал ему на грудную клетку. Я побежала в дом и вызвала скорую.

Конечно, все было напрасно. Наш благодетель, наш спаситель, мой муж — был мертв. Крис обвил меня рукой и прижал к себе.

— Его больше нет, Кэти. Хотел бы и я так умереть — во сне, чувствуя себя счастливым

и здоровым. Это хорошая смерть для хорошего человека, без боли и страданий, поэтому не смотри так, ты ни в чем не виновата!

Я никогда ни в чем не бываю виновата. За мной тянулась уже целая вереница покойников. Но я не несла ответственности ни за одну из этих смертей. Конечно же нет. Удивительно, как у Криса еще хватило мужества сесть за руль и поехать со мной на запад. Сзади мы везли трейлер со всем нашим добром. На запад, как пионеры, в поисках счастливой и новой жизни. Пол оставил все, что у него было, мне, включая свой фамильный дом. Правда, в завещании он указал, что если я надумаю его продавать, то Аманда должна иметь преимущество.

Итак, наконец сестра Пола стала хозяйкой дома своих предков, чего она всегда добивалась, но я уж позаботилась, чтобы цена была ничего себе.

Мы с Крисом сняли в Калифорнии дом, пока мы не смогли въехать в поместье, которое еще надлежало достроить с учетом наших пожеланий. Нам были нужны четыре спальни и две с половиной ванны, а также отдельная ванная и спальня для нашей прислуги — Эммы Линдстром. Мои дети зовут Криса папой. Они знают, что у каждого из них родной папа другой, и у каждого он умер еще до рождения сына. Поэтому они не понимают, что Крис им всего лишь дядя. Джори давно позабыл об этом. Может быть дети осознанно забывают то, о чем не хотят помнить, и не задают вопросов, которые могут привести старших в смущение?

По крайней мере раз в году мы отправляемся на восток навестить друзей, включая мадам Маришу и мадам Зольту. Обе они поднимают большой шум вокруг балетных способностей Джори и с не меньшим жаром рвутся сделать танцора и из Барта. Но пока что его единственная склонность — медицина. Мы навещаем все могилы наших близких и кладем на них цветы. Для Кэрри всегда красные и темно-лиловые, а для Пола и Хенни — розы, все равно какого цвета. Мы даже разыскали могилу нашего отца в Гладстоуне и отдали ему долг памяти, возложив цветы. И Джулиана мы не забываем, и Джорджа.

В последнюю очередь мы навещаем маму.

Она живет в большом доме, которому безуспешно пытаются придать домашний уют. Когда она меня видит, она обычно визжит. Затем она вскакивает и пытается рвать у меня на голове волосы. Когда ее изолируют, она обращает свой гнев на себя, пытается изуродовать себе лицо, чтобы навсегда избавиться от любого напоминания обо мне. Как будто, если она будет видеть в зеркале другое лицо, то сможет думать, что мы больше не похожи друг на друга. Угрызения совести превратили ее в жалкое зрелище. А когда-то она была такая красивая. Только Крису доктора разрешают побыть с ней, но не больше часа, а я жду на улице со своими двумя сыновьями. Если она поправится, ей не будет предъявлено обвинение в убийстве, потому что мы с Крисом отказались подтвердить, что когда-то был и четвертый ребенок по имени Кори. Крису она тоже не до конца доверяет, чувствуя, что он находится под моим тлетворным влиянием, и понимая, что стоит ей сбросить

свою видимость помешательства, как она получит смертный приговор. И вот год за годом она цепляется за свой обман, рассчитав, что для нее это еще и способ избежать одинокой старости, без единого близкого человека. А может быть она просто пытается лишний раз помучить меня с помощью Криса, который по-прежнему переживает за нее. Она тот крохотный камень преткновения, который мешает нашим взаимоотношениям быть идеальными.

Итак, все мечты о совершенстве, о славе и богатстве, о бессмертии и вечной любви, как все наши вчерашние игрушки и игры, все юношеские фантазии и грезы, я переросла и отбросила в сторону.

Я часто смотрю на Криса и задаю себе вопрос, что он такого нашел во мне. Что заставляет его быть столь постоянным в его привязанности ко мне? Я спрашиваю себя, что дает ему уверенность в завтрашнем дне, ведь мне лучше удается беречь кошек и собак, чем мужей. Но каждый день он приходит домой со счастливой улыбкой и радостно обнимает меня, а я — его, в ответ на его обычное приветствие:

— Ну-ка, иди поцелуй меня, если любишь.

У него большая врачебная практика, но не настолько большая, чтобы у него не оставалось времени поработать в нашем саду площадью в четыре акра, в котором мы установили мраморные статуи, привезенные из сада Пола. Мы, как могли, повторили здесь то, что было там, за исключением испанского лишайника, который облепляет и облепляет, пока не убьет.

Наша кухарка, экономка и друг Эмма Линдстром живет с нами, подобно тому, как Хенни жила с Полом. Она никогда ни о чем не спрашивает. У нее никого нет, кроме нас, она верна нам и считает, что наши дела — это наши дела.

Беспечный прагматики неисправимый оптимист, Крис распевает песни, когда работает в саду. А когда утром он бреется, он напевает себе под нос какой-нибудь балетный мотив, и видно, что он не испытывает никакого беспокойства, никаких угрызений, как если бы он был тем самым человеком, который много-много лет назад танцевал в полумраке чердака, ни разу не показав мне своего лица. Может быть он всегда знал, что в конце концов я буду принадлежать ему: как тогда в нашем детстве он всегда одерживал надо мной верх?

Почему этого никогда не знала я?

Кто закрыл мне глаза?

Кажется, это мама как-то сказала мне:

— Выходи замуж за мужчину с темными-темными глазами, Кэти. Темные глаза способны на такие глубокие переживания!

Какая ерунда! Как будто голубым глазам не хватает необходимой прочности! Ей следовало бы знать это лучше.

Мне тоже надо знать это лучше. Меня это тревожит, потому что вчера я поднялась на наш чердак. В маленькой нише сбоку я обнаружила две односпальных кровати, достаточно длинных, чтобы мальчики, которые будут спать на них, сумели вырасти во взрослых юношей.

О, Господи! Я подумала, кто это мог сделать? Я никогда, никогда не запру своих сыновей, даже если Джори вдруг вспомнит, что Крис ему не отчим, а дядя. Я не сделаю этого, даже если он расскажет Барту, нашему младшему. Я все могу побороть — и страх, и неловкость, и огласку, которая нанесет Крису непоправимый вред в профессиональном отношении. И все же… все же сегодня я купила корзину для пикника — такую же, с двумя распахивающимися крышками, точь-в-точь как та, в которой нам на чердак носила еду наша бабушка.