Лерик

Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

Лерик

Повесть

I

Станционный сторож все бегал со свертками и корзинками с платформы к экипажу, и то и дело Софья Петровна Полунина кричала ему:

– А кулек?.. Где же кулек с сахаром? Ах, здесь!.. А балык?.. Ну, конечно, мы его забыли в вагоне! Ах, господи!.. Несешь? Ну вот, хорошо! А белила в жестянке?.. Длинный такой ящик с гвоздями?.. А-а!.. Василий, ну где же белила?..

Коричневый Василий все успокаивал:

– Здесь, ваше сиятельство!.. Несу, ваше

А студент-филолог 2-го курса Марк Игнатьич Месяц разглядывал в это время лошадей, и так как он слышал, что бывают высокие и низкие бабки, то нагибался даже, чтобы рассмотреть, - но и бабки и все ноги по грудь были густо заляпаны осенней грязью.

Едкий запах лошадиного пота веселил: после долгой городской сидячки хорошо было рысить полями... Спросил кучера: "Далеко ехать?" - а кучер Филат, породистый кучер, то есть грузный, медленный и саркастический, тоже спросил:

– До нас-то?

– Да, до усадьбы?

– До нас зачем далеко? До нас недалеко... Верст семнадцать.

Лерик, закутанный в башлычок, подскочил, крича:

– Филат, Филат! Это мой учитель!.. Правда, какой высокий?

– Гм!..
– отозвался Филат.

– Правда, ведь - выше Павла Максимыча?

– Н-нет, Павел Максимыч будет повыше...
– улыбнулся было снисходительно Филат, а уж коричневый Василий все в экипаже занял покупками - понадобился передок; свирепо запихивал под ноги Филату какой-то длинный, рогожей заделанный тюк, говоря Софье Петровне: "Конечно, в сельском быту все нужно, ваше сиятельство", а ему: "Ну-ка, опростай ноги-то к сторонке - се-ел!"

Наконец, поехали.

Сеялся, как иголочки, мелкий, но очень упорный октябрьский дождик и пахнул почему-то осиной, осокорем и ветлой, хотя нигде поблизости не было видно этих деревьев. Кругом залегли только поля блаженно размякшего чернозема, поля пустые - даже стерня была вся перетоптана скотом и брошена, и галок не было.

Ухабисто-мягкая, жидкая дорога внизу, чавканье двенадцати копыт спереди, сырой, прелый кожаный верх над головой, покачиванье и прыжки фаэтона - все это вместе очень хорошо укладывалось в слово "хлябь", и над этим живописным словом весело думал любивший многое в жизни, но больше всего слова Марк Игнатьич, лицом очень похожий на педагога Ушинского в юности.

Именно эта внешность и подкупила жену предводителя В-ского дворянства пригласить его (конечно, по объявлению в газете) заниматься с Лериком, и теперь они ехали со станции Висюнь в имение Полуниной Куньи-Липяги.

Эта маленькая черная пожилая дама с ястребиным носиком и восточными глазами, с богатейшей игрой сухого лица, жестов и интонаций не утомляла Месяца тем, что говорила все время. Для Месяца все на свете было еще чрезвычайно ново и любопытно, хотя он был больше мечтателен, чем пытлив, и давал жизни больше, чем брал от нее

Софья Петровна рассказала ему, что она - урожденная графиня Кензерская, чтобы он не удивлялся, когда в доме будут звать ее "ваше сиятельство"; что английский метод воспитания превосходен, а французского она совсем не признает; что они не режут купонов, а живут личным трудом; что она сама ведет все хозяйство, а управляющий ее - немец Блюмберг - только упрям, как боров, и глуп; что у Лерика переменилось уж три домашних учителя: попадался все отчаянно тупой народ, а один из них, тоже студент, думал почему-то, что английский метод воспитания - это бокс; что вообще университеты - это клоаки, куда идут все отбросы общества, чтобы ничего не делать, шуметь и развращать...

– Прошу меня извинить, если вам это обидно, но я... Нет, нет, я никогда не отдам Лерика в университет! Никогда!.. Довольно с меня и Кирюши, старшего сына: записался в помощники присяжного поверенного, как попович какой-нибудь, а? Каково?.. И не хочет служить!.. Какая ж это карьера, - нет, вы подумайте только: адвокат! Ах, боже мой, какой ужас! Торчать в суде, пороть всякую ерунду, обелять явных мошенников... Нечего сказать занятие!.. Как хорошо, что вы - не юрист!

Посмотрела на него вбок и усмехнулась.

Усмехалась она часто, и это очень легко у нее выходило: миг - и вот уже вздернула тонкой губой и показала черные зубы.

Глуховато, но весело спросил Месяц:

– А куда же вы Лерика думаете?

– Ну, конечно же, в правоведы!.. Нет уж, как Кирюшу, не пущу, довольно!.. Ты ведь в правоведы, Лерик?

Сероглазый, длиннолицый, избалованный восьмилетний мальчик, с тонкой кожей и синими жилками на лбу, надул левую щеку и хлопнул по ней кулаком; потом протянул Марку Игнатьичу ногу и попросил вежливо:

– Снимите мне, пожалуйста, калоши, а то жарко.

– Ну уж...
– Месяц вдруг сконфузился и покраснел.
– Попробуй сам... И они такие грязные...
– Посмотрел на Полунину и добавил: - Кажется, и не жарко.

– Конечно, конечно, глупости! Не выдумывай!
– поддержала Софья Петровна и скользнула по Месяцу глазами.

– Я вас очень прошу - мне очень жарко!
– и опять грязная калоша потянулась к рукам Месяца.

– Сними-ка сам, а?

– Сам я не могу, вы снимите.

– Ну, давай уж я, - сказала Полунина, - только калоша такая грязная, и я запачкаю платок.

– Нет же, maman, я не хочу, чтобы ты, - я хочу, чтобы Марк Игнатьич.

Полунина быстро покосилась в сторону Месяца, быстро усмехнулась и зашептала притворно-строго:

– Ты скверный мальчишка: разве так обращаются к старшим?.. Марк Игнатьич - не горничная Луша, чтобы снимать с тебя калоши... Вот мы приедем к обеду, а ты за это не получишь сладкого.

– А у нас что будет на сладкое?