Лермонтов
Шрифт:
Но вот Наполеон встретился с великим народом;
Ты побежден московскими стенами… Бежал!..Это еще слабые стихи, но это уже истинное вдохновение, глубокая мысль: в них уже виден будущий автор «Двух великанов», «Бородина» и других произведений, где с такою силою образу «трехнедельного удальца», знаменитого завоевателя, противопоставлен могучий образ «русского витязя» — образ непобедимого народа, победившего величайшего из полководцев.
Лермонтов при первых пробах своих поэтических струн уже извлекал из них величественные и искренние патриотические звуки.
Любовь к родине —
Но эта же мысль выражена поэтом и на заре его творчества в замечательном стихотворении «Жалобы турка» (1829):
Там рано жизнь тяжка бывает для людей, Там за. утехами несется укоризна, Там стонет человек от рабства и цепей!.. Друг! этот край… моя отчизна!Словно боясь, что «друг», к которому обращены эти свободолюбивые стихи, не поймет, что «Турция» здесь только псевдоним, отрок-поэт приписывает:
Ах! если ты меня поймешь, Прости свободные намеки…Пройдет несколько лет, и уж без всяких «намеков» поэт открыто произнесет гневное обвинение «Свободы, Гения и Славы палачам», терзающим его отчизну, страстно им любимую.
Так еще на первой школьной скамье зазвучали у Лермонтова те высокие мотивы его поэзии, которые сделали его имя дорогим для русского народа.
Лермонтов успешно учился в Благородном пансионе, получал награды за ученье, много рисовал, еще больше читал, играл на скрипке, посещал театр, где восторгался игрой гениального Мочалова, но главным содержанием его жизни уже стало творчество.
Весною 1830 года Благородный пансион был закрыт по приказу Николая I, негодовавшего на дух «вольности» и власть литературных преданий, господствовавших в пансионе, где в свое время обучался не один из декабристов.
Лермонтов был принят в число «своекоштных студентов Нравственно-политического отделения» Московского университета. Ему не было еще шестнадцати лет, но в университетскую аудиторию вступал уже поэт, многому научившийся у своих русских предшественников и у великих поэтов Запада: у Шиллера, Байрона и Шекспира.
В это время на студенческих скамьях Московского университета сидели А. И. Герцен, Н. П. Огарев, В. Г. Белинский, И. А. Гончаров, В. И. Красов, И. П. Клюшников и много других будущих писателей и общественных деятелей.
Основанный Ломоносовым, Московский университет хранил заветы свободного просвещения.
«Государь его возненавидел, — говорит Герцен — Но, несмотря на это, опальный университет рос влиянием: в него, как в общий резервуар, вливались новые силы России со всех сторон, из всех слоев; в его залах они очищались ют предрассудков, захваченных у домашнего очага, приходили к одному уровню, братались между собой и снова разливались во все стороны России, во все слои ее».
Про своих сверстников-студентов Герцен свидетельствует: «Мы были уверены, что из этой аудитории выйдет та фаланга, которая пойдет вслед за Пестелем и Рылеевым, и что мы будем в ней… Мы и наши товарищи говорили в аудитории открыто все, что приходило в голову; тетрадки запрещенных стихов ходили из рук в руки, запрещенные книги читались с комментариями, и при всем том я не помню ни одного доноса из аудитории, ни одного предательства. Были робкие молодые люди, уклонявшиеся, отстранявшиеся, но и те молчали» [12] .
12
А.
Так Лермонтов сквозь грустную улыбку об ушедшей юности вспоминал впоследствии университет и шумливый круг студенчества.
Вокруг Лермонтова в недолгие университетские годы (сентябрь 1830–1832) теснился кружок товарищей, связанных общим интересом к литературе и театру. В своей драме «Странный человек», написанной в студенческие годы (1831), Лермонтов вводит нас в один из подобных студенческих кружков. За трубками и вином студенты — «ни одному нет больше 20 лет» — проводят вечер в оживленной беседе о романтизме, о литературе, о театре; молодежь с увлечением философствует
О Шиллере, о славе, о любви.Студенты делятся своими впечатлениями о великом трагике Мочалове в шиллеровских «Разбойниках», сетуя, что они «общипаны» цензурой, — точь-в-точь, как сам Лермонтов писал тетке: «Как жалко, что вы не видали здесь… трагедию «Разбойники»… Мочалов в многих местах превосходит Каратыгина». Студенты с жаром читают и обсуждают романтические стихи своего товарища Владимира Арбенина, на самом деле — любимые заветные стихи из лирического дневника самого Лермонтова:
Моя душа, я помню, с детских лет, Чудесного искала, —и товарищи склонны думать, что поэт-студент «это писал в гениальную минуту».
Студенты в драме «Странный человек» горячо, даже страстно, говорят о родине — о Москве, о России, о русском народе:
«Господа! когда-то русские будут русскими?» — восклицает с задором один из студентов — и встречает достойный отпор от другого студента:
«А разве мы не доказали в 12 году, что мы русские? — такого примера не было от начала мира! — мы современники и вполне не понимаем великого пожара Москвы; мы не можем удивляться этому поступку; эта мысль, это чувство родилось вместе с русскими; мы должны гордиться, а оставить удивление потомкам и чужестранцам! ура! господа! здоровье пожара Московского!»
Это все чувства, все мысли самого студента Лермонтова, выраженные им в его стихах и прозе от раннего «Наполеона» (1829) до позднего «Бородина» (1837).
Живой и непринужденный круг товарищеской беседы студентов разрывается приходом «мужика седого». Старый крестьянин открывает пред студенческой молодежью горькую картину крепостного житья-бытья: «Раз как-то барыне донесли, что, дискать, «Федька дурно про тебя говорит и хочет в городе жаловаться!» А Федька мужик был славной; вот она и приказала руки ему вывертывать на станке… а управитель был на него сердит. Как повели его на барской двор, дети кричали, жена плакала… вот стали руки вывертывать. «Господин управитель! — сказал Федька, — что я тебе сделал? ведь ты меня губишь!» — «Вздор!» сказал управитель. Да вывертывали да ломали… Федька и стал безрукой. На печке так и лежит и клянет свое рожденье… Где защитники у бедных людей? У барыни же все судьи подкуплены нашим же оброком. Тяжко, барин! Тяжко стало нам!»