Лес богов
Шрифт:
Осенью 1939 года сюда прибыли новоселы: отряд молодчиков гитлеровской СС и несколько сот оборванных полосатых нищих, в большинстве поляков из Гданьской области, обреченных на смерть. В лесу, примерно на полметра выше уровня моря, выросли первые жалкие палатки. Они официально положили начало концентрационному лагерю.
Смертники рубили лес, корчевали пни, осушали топь, утрамбовывали землю, взрывали горы, возили камень и песок, собирали бараки, возводили огромные каменные хоромы для комендатуры и администрации. Лагерь был задуман грандиозный, способный вместить более ста тысяч узников. Однако постройка его даже в 1945 году далеко еще не была закончена.
БАРАЧНАЯ КУЛЬТУРА
Гитлеровская
Славившаяся некогда утонченным, нарядным барокко, она могла теперь гордиться своими бараками. Все лагеря состояли сплошь из бараков.
Эволюция от барокко к бараку — своего рода исторический процесс, наглядно свидетельствующий о развитии немецкой культуры под пятой Гитлера. И совсем не случайно, а вполне закономерно, что Германия, в период расцвета своего военного могущества захватывавшая все новые и новые земли, из страны, признанной когда-то культуртрегером, стала в середине XX века лагертрегером[1] в самом широком смысле слова. Творчески совершенно оскудевшая гитлеровская Германия несла завоеванным краям наивысшие блага своей культуры — лагерь да барак.
В самой Германии расплодилось великое множество лагерей всякого рода: военные, спортивные, молодежные лагеря, лагеря для отдыха и политического времяпрепровождения, трудовые лагеря рейха, для репатриантов, для дезертиров и ссыльных, лагеря для жителей разбомбленных городов, отборочные и пересылочные лагеря, рабочие лагеря, для интернированных, для военнопленных и т. д. и т. п. И среди всей этой системы лагерей появившейся в Германии с приходом к власти фюрера, первое место заняли концентрационные лагеря венец, украшение, гордость гитлеровской культуры. Несмотря на кажущееся многообразие, их роднила общая цель — уничтожение явных и тайных врагов Германии, а особенно врагов нацизма, истребление элементов, неугодных высокопоставленным фашистским чинушам. Концентрационные лагеря во главе с Дахау были предусмотрительно закрытого типа, а это значило, что живым оттуда никто не выходил. Недаром их и окрестили «Vernichtungslager» — лагеря уничтожения.
Пока Гитлер владычествовал только в Германии, в лагерях убивали немцев. Их уничтожали сотнями тысяч, — истинного числа погибших так никто и не знает. Когда фюрер принялся хозяйничать в чужих странах, немецкие граждане вздохнули с облегчением: рынок смерти расширился.
Лагеря росли, как грибы. Дахау, Ораниенбург Бухенвальд Маугхаузен Гусен Гросс-Розен, Равенсбрук, Флоссенбург, Освенцим — и это только наиболее известные. По количеству «населения» они напоминали города со своими филиалами и фабриками, со своими законами и правом, со своей моралью не нашедшей в иных местах практического применения, со своими партиями и партийными распрями со своими обычаями и житейской мудростью. В конце 1943 года по строгости режима немецкие концентрационные лагеря были разбиты на пять категорий. К первой относился Дахау. Он считался наиболее фешенебельным, самым гуманным, короче говоря, служил целям репрезентации. Его неоднократно навещала комиссия международного Красного Креста. Он был своеобразным пропагандистским козырем. В Дахау сидели многие английские американские и французские граждане, с которыми приходилось обращаться иначе, нежели с жителями средней и восточной Европы.
Самым гнусным лагерем четвертой категории был Маутхаузен с его филиалом Гусеном. Лагеря пятой категории находились за границами Германии, главным образом в Польше, как например Майданек. Они до конца оставались закрытыми лагерями смерти.
Лес Богов официально именуемый Шгутгофским концентрационным лагерем определенного лица не имел. В нем хитроумно переплетались различные особенности всех лагерей от первой до пятой категории. Самый тяжелый период его жизни длился с 1939 до конца 1942 года. Немецкая армия триумфальным маршем шагала по Европе, и мысль о поражении казалась эсэсовским молодчикам смешной нелепостью, могущей прийти в голову только сумасшедшему. В те времена и Лес Богов был лагерем закрытого типа. До
В 1942–1943 годах в Штутгофском лагере было 3500–4000 узников. Состав их менялся три-четыре раза в год. На смену умершим пригоняли новых, и общее число заключенных в лагере твердо держалось в пределах трех с половиной — четырех тысяч голов. Среди них насчитывалось несколько десятков старожилов, маявшихся со дня основания лагеря и все-таки ухитрившихся выжить. Были узники, переведенные в Штутгоф из других лагерей, уже познавшие по пяти-восьми лет лагерной жизни. У некоторых за плечами, кроме лагерей, было долголетнее пребывание в тюрьмах.
Под сенью Леса Богов жили необыкновенные люди, прошедшие огонь и воду, адский зной и стужу в буквальном смысле слова. Это были люди большой физической силы и непреклонной воли, люди, полные безумной решимости все преодолеть и выжить. Впрочем, они были к тому же и счастливчиками, потому что их не спасли бы ни сила, ни выносливость, если бы слепое счастье случайно не одарило их своей улыбкой.
В 1942 году Штутгофский лагерь перешел от самоуправления города Гданьска в ведение государства. Он был отдан эсэсовской организации и превратился как бы в ее частную собственность со всем движимым и недвижимым имуществом, причем в реестр движимого имущества внесли и узников. И все же положение в лагере стало с того времени понемногу улучшаться. Ветераны Штутгофа, выжившие с 1939 года, рассказывали о своих прежних злоключениях невероятные вещи, невероятные, разумеется, для тех, кто не бывал в немецких концлагерях.
К 1943 году уцелевшие и видавшие виды ветераны сумели закрепиться на выгодных позициях, занять даже господствующие места имевшие большое значение в жизни лагеря.
Власть лагеря в руках узников! Понятно, в этом выражении много преувеличения, но и правды немало. В сущности, здесь происходило нечто похожее на то, что было в царской крепостной России: барин имел право наказать своего холопа выпороть, продать выменять на суку, но жить без крепостного он не мог. Великий русский писатель Гончаров в своем знаменитом романе «Обломов» мастерски запечатлел все это. Помещик Илья Обломов не только не может существовать без своего крепостного Захара, но и сам делается в какой-то степени его рабом. Захар, лишенный возможности вырваться на волю фактически делает со своим господином все, что хочет. Бесправный, целиком зависящий от настроения барина он может в то же время навязать Обломову свою волю.
В Штутгофском концентрационном лагере в отношениях между эсэсовцами и заключенными имело место нечто подобное.
Эсэсовцы могли расстрелять узника, повесить убить, бросить на растерзание псам, обобрать, избить, вымазать дегтем и т. д. и т. д. Заключенный был вне закона. Он не имел никаких прав. Никакая юстиция его не защищала. Он значил меньше любой вещи занесенной в инвентарную книгу. И все-таки без помощи заключенных эсэсовцы не могли ни поддержать порядок в лагере ни наладить собственный быт. Узниками-захарами были в большинстве своем поляки уцелевшие со дня основания лагеря и немцы, доставленные из других лагерей — в основном уголовники, гомосексуалисты и религиозные сектанты.
Но такой порядок установился не сразу. Он достался ценой долгих мытарств и неимоверных страданий. Вообще говорить о лагере, как о постоянной и неизменной величине — нельзя. Он находился все время в состоянии эволюции. Менялось счастье на полях битв, менялось самочувствие немецкой общественности, менялись настроения в Штутгофе. Менялись люди, начальство, заключенные Менялись распоряжения, видоизменялся и общий режим. Однако эти изменения как и многие другие более важные вещи, можно было понять, только прожив в лагере более или менее продолжительное время.