Лес богов
Шрифт:
Как-то утром, придя на работу, я увидел через окно канцелярии странное зрелище.
Стоит кучка людей. Пять заключенных. Пять немцев-охранников. Узники в середине, охранники — вокруг. Рядом топчется пьяный Майер. Майер бьет стражников по морде. Майер угощает заключенных сигаретами. Не успеют они выкурить одну, как он тут же сует им другую.
— Курите собачьи ублюдки, — снисходительно говорит Майер и бьет охранников по щекам.
Что за чертовщина? Ничего не понимаю. Как потом выяснилось, это были остатки почти забытой команды, которая выполняла разные повинности
— Как же они, доннерветтер, улепетнули? — в который раз спрашивает Майер, но ему все кажется, что он задает этот вопрос впервые.
— Пошли мы, значит, утром мыться, — рассказывает арестант, стоящий в середине. — Глядим, — окно открыто. Окно открыто, а тех трех и в помине нет.
— Почему же они через окно лезли, а не в дверь?
— Дверь снаружи была заперта…
— В котором часу все произошло?
— Не могу знать господин начальник. Мы спали, не заметили. Когда проснулись, их уже не было…
— Где же, черт побери, были часовые?
— Часовые заперли дверь и отправились к себе спать.
— Что же вы предприняли, когда обнаружили, что окно открыто?
— Мы тоже вылезли в окно и пошли докладывать часовым о несчастном случае. — Ну, и что же стража?
— Что стража? Стража, стало быть, ничего…
— Ге же вы нашли ее?
— В помещении, стало быть. Разбудили, рассказали.
— Что? Что?! Выходит стража спала?
— Стало быть, спала… Около десяти минут стучали пока разбудили.
— Почему же в таком случае вы сами не удрали, доннерветтер?
— Как же так? Из уважения к начальству стало быть… Был бы непорядок.
— На сигарету, сукин сын, кури, — сует Майер арестанту курево, а часовых опять бьет по морде.
Из команд, живших вдали от Штутгофа было легче убежать. Побеги оттуда случались чаще и проходили удачнее.
Однажды в лагерь вместе с другими немцами-беглецами вернули нашего старого знакомого Вилли Фрейвальда, доильщика коров, уличного музыканта, донжуана и брехуна. Он удрал из Пелица, недалеко от Штеттина. Старостой команды, в которой работал Фрейвальд, был Козловский, а старшим надсмотрщиком — «Erster Vorarbeiter», правой рукой Вацека — сам Вилли.
Поймали Фрейвальда в берлинском трактире, где он упоенно музицировал у стойки.
— И ты, Фрейвальд, бежал! — корил его Майер.
— Господин гауптштурмфюрер — оправдывался Вилли, — я люблю комфорт, а у Козловского было так невыносимо тяжело, так плохо, что я решил пешком вернуться в Штутгоф.
— Как же ты попал в Берлин, дурья голова? Берлин же находится в противоположной от Пелица стороне.
— Эх, господин Майер, будь у меня компас, я не блуждал бы. Пришел бы прямо в Штутгоф. Но у меня его как назло, не было. Я чуточку заблудился. Маху дал. Попал в Берлин. Ну, а в столице сам бог велел мне приложиться к рюмочке. Как бы вы поступили
Летом 1944 года в Штутгоф доставили двух странных англичан. Один был родом из Манчестера, другой — из Южной Африки. Так по крайней мере они сами утверждали. Никаких вещей они при себе не имели. У одного только обнаружили большущий мешок с консервами. Эсэсовцы консервы тотчас отняли и по-братски разделили между собой.
Странные англичане каждый раз рассказывали новую версию, о том, как они попали в лагерь. Вечно что-то накручивали и выдумывали. Фантазии их хватило бы с лихвой на детективный роман.
— Ой, неспроста попали они в лагерь, — сказал я своему капо, интересно только, как они отсюда вырвутся.
Майера англичане убедительно и изящно обвели вокруг пальца. Майер им поверил. Через три месяца их отрядили в «заграничную» команду в Гданьск, на судоверфь. Три недели спустя из Гданьска пришло донесение: англичане благополучно погрузились на пароход и отчалили в Швецию.
— Собачьи ублюдки, — бесился Майер. Он написал Хемницу на отдельном листе:
«Ничего не скажешь — чистая английская работа».
Да, из «загородных» или заграничных команд можно было совершить удачный побег, но из самого лагеря — очень редко.
Но русские пытались. Их рвали собаки, били эсэсовцы, вешал Зеленке, а они все же бежали…
ДЕЛА СОБАЧЬИ
В лагере на всякий случай держали отдельную собачью команду. Она состояла из двадцати четвероногих стражей и нескольких двуногих в эсэсовской форме. Двуногие были чистой германской породы, четвероногие преимущественно принадлежали к волчьей расе. Попадались, правда, и смешанных кровей. Например, самый выдающийся разбойник, огромный черный кудлатый пес, разорвавший больше двадцати узников, был совершенно неизвестного происхождения.
Начальник своры назывался Hundefuhrer — собачий фюрер. Был еще и Hundemeister — верховный собачий мастер. Его титул однако, не соответствовал содержанию: он не производил четвероногих, а только кормил их.
Двуногие собаки жили в отдельном каменном домике. Но и их четвероногие братья не были обижены. Для них отвели тоже роскошное помещение.
Кормили их всех отлично. Псы получали такое мясо, какое арестант и во сне не видел. Получали суп и на десерт специально приготовленные пирожки. Собачья жизнь текла мирно и безоблачно. Но, как говорится ничто не вечно под луной. Пришел конец и собачьему счастью и благополучию.
Объявились неслыханные наглецы, которые стали обкрадывать несчастных животных, стали тащить у них из-под носа мясо, пирожки…
Можно ли себе представить более гнусное свинство!
Таких проказ не знал еще достославный Штутгоф.
Власти переполошились. Они пустили в ход весь свой организационный гений, создали специальную команду для поимки презренных воров. Вскоре один из них был схвачен, когда выходил из псиного царства, набив карманы собачьими пирожками. Вором оказался молодой изворотливый парень, русский, москвич со средним образованием.