Лес зимой

Гамсун Кнут

Ну, а ты? Читал ли ты в одной газете, в отличие от другой, каково общественное мнение в Норвегии насчёт страхования на случай старости?

В непогоду я сижу дома и погружаюсь мыслями в то или иное. Я также пишу письмо к одному иди другому знакомому, что мне, мол, хорошо, надеюсь и от тебя услыхать то же. Но мне не приходится посылать эти письма, и они день ото дня становятся старее. Ну, да всё равно. Я связал письма верёвкой и подвесил их на потолке, чтоб мадам их не перегрызла.

И вот однажды пришёл ко мне странствующий

человек. Он шёл торопливо и скользя, у него было неважное платье и ничего на шее — рабочий. Он нёс мешок; что это только могло в нём быть?

— Здравствуйте, — сказали мы друг другу: в лесу прекрасная погода.

— Я не ожидал встретить кого-нибудь в юрте, — сказал человек, и во всём его существе выразилось недовольство, что-то задорное. Он без малейшего смирения сбросил вниз свой мешок.

«Он, пожалуй, что-нибудь обо мне знает!» — подумал я.

— Давно тут живёте вы, — спросил он, — и скоро ли вы собираетесь уйти?

— Уж не твоя ли это юрта? — спросил я в свою очередь.

Тогда он окинул меня взглядом.

— Потому что, если она твоя, тогда совсем другое дело, — сказал я. — Но когда я пойду отсюда, я не собираюсь взять её с собой, как какой-нибудь карманщик.

Я это проговорил кротко и шутливо, чтоб не попасться впросак.

Но я попал в самую цель, человек сразу потерял уверенность. Тем или иным способом я дал ему понять, что я о нём знаю больше, чем он обо мне.

Когда я попросил его войти, он с благодарностью сказал:

— Спасибо. Но я нанесу, конечно, снегу к вам.

Он тщательно счистил с сапог снег, взял с собой мешок и влез в юрту.

— Мы можем выпить кофе, — сказал я.

— Вам не следует тратиться, — ответил он, вытирая лицо и отогреваясь. — Я прошёл ночью длинный путь.

— Тебе нужно переваливать через горы?

— Это как придётся. Работы, пожалуй, не найти зимой по ту сторону гор.

Он получил кофе.

— Нет ли у вас чего-нибудь поесть? Стыдно просить мне у вас. Кусок лепёшки, может быть? Я ничем не запасся…

— Конечно, конечно, лепёшки, масло, олений сыр! Пожалуйста.

— Ах, да, многим приходится плохо зимой, — сказал человек в то время как он ел.

— Ты, может быть, пошёл бы обратно в посёлок с несколькими моими письмами? — спросил я. — Я тебе за это заплачу.

Человек ответил:

— Нет, истинный Бог, я этого не могу. Вот уж чего не могу, так не могу. Потому что я во что бы то ни стало должен через горы, я слыхал, что в Хиллингене есть работа, в Хиллингенском лесу. Так уж я не могу.

«А ну-ка я его опять немного подзадорю, — подумал я. — У него теперь и следа нет живости; кончится тем, что он попросит у меня полтинничек».

Я пощупал его мешок и сказал:

— А что это ты несёшь? Тяжёлое?

— А что вам до этого за дело? — ответил он и потащил к себе мешок.

— Я не собирался из него украсть что-нибудь, я не воришка, — сказал я шутя.

— Я вовсе не интересуюсь знать, что такое вы, — пробормотал он.

Время шло. Так как у меня был чужой, то я не хотел идти в лес, я сидел, болтал с ним, расспрашивал его о

том, о сём. Это был самый обыкновенный человек, не особенно интересовавшийся моими мыслями, с грязными руками и невежественными и скучными разговорами. Вещи, что у него были в мешке, он, без сомненья, украл. Позже я узнал, что он был умён во многих мелочах, — чему его научила жизнь. Он жаловался, что отморозил себе пятки, и снял сапоги. Меня не удивило, что он их отморозил: вместо носков там были одни лохмотья. Он взял у меня нож, отрезал лохмотья и надел опять носки, но задом наперёд. Надев поверх сапоги, он сказал:

— Вот так, теперь тепло и хорошо.

Он не делал никакого беспокойства. Брал ли он пилу или топор из угла, чтобы рассмотреть их, он клал их опять на то же место. Разглядывая письма, а может быть, попробовав прочесть адреса, он не бросил их так, чтобы они завертелись, а придержал за верёвку, чтобы повесить их спокойно. Мне решительно не за что было на него жаловаться.

Он остался обедать, а получив еду, сказал:

— Не сердитесь, пожалуйста, вы ничего не будете иметь против, если я пойду нарежу себе веток для сиденья?

Он пошёл и нарезал себе несколько мягких веток. Чтобы дать ему место в юрте, пришлось немного отодвинуть сено мадам. Потом мы лежали, разжигали огонь в очаге и болтали.

После обеда он не пошёл дальше, но продолжал лежать, будто для того, чтобы убить время. Когда начало смеркаться, он подошёл к дверной скважине и спросил меня:

— Вы думаете, пойдёт ночью снег?

— Ты меня спрашиваешь, а я тебя; похоже, что пойдёт, — дым стелется понизу.

То обстоятельство, что ночью может быть снег, его сильно обеспокоило, он сказал, что пойдёт лучше ночью. Но вдруг он рассвирепел: я лежал, протянувшись, и в задумчивости положил руку на его мешок.

— Я не могу понять, какое вам до меня дело, — закричал он и выхватил у меня мешок. — Я предупреждаю вас, чтоб вы не смели трогать мешка.

Я ответил, что я сделал это без намерения и не собирался ничего у него украсть.

— Украсть что-нибудь? Нет… Зачем же? Не думайте, впрочем, что я вас боюсь. И не можете этого думать, добрый человек. Нате, смотрите, что у меня в мешке, — сказал он и начал показывать различные вещи: три пары новых рукавиц, несколько толстоватое сукно, узелок с крупой, кусок сала, шестнадцать свёртков табаку и несколько больших кусков сахару. В самом низу мешка лежал туго набитый узелок кофе в зёрнах.

Всё это вместе были, наверно, товары из торгового местечка, за исключением пачки поломанных лепешек, которые, возможно, что были получены в другом месте.

— А у тебя, оказывается, и у самого есть лепёшки, — сказал я.

— Если бы вы хорошенько понимали, то вы так не разговаривали бы, — ответил он. — Если я пойду по горам и должен буду скитаться, разве не нужно мне чем-нибудь набивать свой рот? Одна насмешка это, как я послушаю.

И он осторожно начал засовывать опять в мешок одну вещь за другою. Он старался сложить сало свёртками с табаком так, чтобы от него не осталось на сукне жирных пятен.