Лэшер
Шрифт:
Вновь оказавшись во Флоренции, я направился прямо в один из хорошо известных мне домов терпимости. Я не раз бывал там прежде, принося святые дары умирающим шлюхам и напутствуя их в мир иной. Однажды мне даже пришлось совершить последнее помазание одному бедолаге-купцу, которому выпала участь умереть в объятиях проститутки. Разумеется, я появлялся в борделе в облачении, приличествующем моему сану, и никто не считал странным, что святой отец посетил это прибежище разврата.
Итак, охваченный решимостью и желанием, я переступил знакомый порог. Женщины с криками: «Добрый отец Эшлер!» — немедленно окружили меня. Они всегда обращались со мной так, словно им и в голову не приходило, что священник тоже мужчина. Сейчас я пришел сюда, дабы познать одну из этих женщин, но впервые все они, их наряды, манеры и речи вызвали во мне неодолимый
Страшная усталость овладела мною. Тем не менее я раскинул руки и принялся петь. Я стоял на самой середине моста, охваченный страхом и печалью, пытаясь обрести утешение в любви к Христу, которая всегда служила мне самой большой поддержкой и опорой. Пение мое никого не удивило. В оживленные дневные часы на улицах Флоренции можно увидеть и услышать всякое. Безумный францисканский монах, громко распевающий гимны, отнюдь не казался диковиной.
Тем не менее несколько зевак остановилось, чтобы меня послушать. Постепенно вокруг меня собралась небольшая толпа. Обхватив плечи руками, я раскачивался туда-сюда и пел без умолку, полностью отдавшись своему излюбленному занятию. Случайно бросив взгляд на слушателей, я заметил необычайно красивую женщину, которая смотрела на меня не отрываясь. Глаза у нее были ярко-зеленые, как у священника из Доннелейта, а волосы — белокурые, длинные и волнистые.
А потом произошло нечто невероятное. Женщина опустила вуаль и двинулась прочь. Однако чудо заключалось в том, что прекрасное лицо, только что поразившее мой взор, по-прежнему смотрело на меня, словно переместившись на затылок. Я глазам своим не верил.
В ту же секунду меня охватило неодолимое вожделение. Злая радость заставила мое сердце колотиться с бешеной скоростью.
Подобно мне самому, эта женщина была чудовищным выродком, монстром.
Я оборвал песню на полуслове. Некоторые слушатели хотели подать мне милостыню, однако я не принял денег, посоветовав отнести их в церковь и отдать тем, кто в них нуждается. Не теряя времени, я пустился вслед за незнакомкой. На ближайшей улице я нагнал ее. Несомненно, она меня поджидала. Завидев меня, она приподняла вуаль, на мгновение открыв лицо, и вновь торопливо пошла прочь. Вскоре мы оказались в узком безлюдном переулке. Я неотрывно смотрел ей в затылок, и, когда она подняла вуаль, поразительно красивое лицо вновь открылось моему изумленному взору. Неожиданно женщина закружилась на месте, превратившись в сверкающее облако шелка, атласа, бархата и драгоценностей. В следующее мгновение она, резко остановившись, подбежала к двери в высокой каменной стене и забарабанила в нее кулаками. Дверь тут же распахнулась. Я бросился к незнакомке, чтобы в последний раз взглянуть на нее, прежде чем она исчезнет. Но стоило мне оказаться рядом, как она схватила меня за руку и увлекла за собой. Мы оказались в узком, тесном внутреннем дворике, которые нередко встречаются во Флоренции. Со всех сторон его окружали темно-красные облупившиеся стены, в глубине был разбит цветник. На скамье в тени дерева сидели три женщины. Все трое были в пышных, богато расшитых нарядах с широкими юбками. Под кружевами и шелком у каждой угадывалась высокая, роскошная грудь, способная свести меня с ума. Взглянув же на свою загадочную незнакомку, я неожиданно понял, что передо мной вовсе не монстр, а самая обычная, хотя и красивая, женщина. Лицо у нее находилось именно там, где ему и положено находиться. Ввести меня в заблуждение ей удалось при помощи вуали, которую она уже успела снять. Наваждение моментально развеялось.
Она призналась, что разыграла со мной небольшую шутку, и все три ее подруги залились смехом — таким громким и радостным, что я думал, они никогда не остановятся.
Голова у меня пошла кругом. Внезапно женщины окружили меня и принялись теребить, повторяя на все лады:
— Святой отец, окажите нам милость, разденьтесь донага. Будьте так добры, останьтесь
Блондинка, которая, как выяснилось, носила звучное имя Лукреция, заявила, что ей пришлось прибегнуть к ворожбе, чтобы меня заполучить. Но волноваться мне нечего, она вовсе не ведьма, так же как и подруги. Просто мужья их уехали за город на охоту, и сейчас они вольны делать все, что только вздумается.
Разумеется, я ни на минуту не поверил сказке про уехавших на охоту мужей. Догадаться об истинном положении вещей не составляло труда. Передо мной были проститутки, у которых выдался свободной денек, и я стал объектом их похоти.
— Мы рады, что нам выпала честь посвятить тебя в любовь, непорочное и невинное дитя, — сказала самая старшая из женщин, ничуть не уступавшая в красоте своим товаркам.
Жрицы любви повели меня в спальню, сняли с меня сандалии и рясу, а после принялись разоблачаться сами, резвясь, играя и издавая ликующие вопли. Обнаженные, точно нимфы, они плясали вокруг меня, распевая какие-то веселые напевы. Для них происходившее было всего лишь забавой. Они хотели немного поразвлечься, посмеяться над неопытностью и испугом молодого монаха, который, отрастив длинную бороду, в вопросах плоти оставался ребенком.
Однако, несмотря на всю свою неопытность, я ничуть не был испуган. В глубинах моего сознания жило воспоминание о временах, когда происходившее сейчас казалось самым естественным и обычным делом. В Садах Наслаждений, посреди дивных цветов и покрытых плодами деревьев, и мужчины, и женщины расхаживали обнаженными, предаваясь пляскам, играм и беззаботному веселью.
Но те блаженные времена миновали безвозвратно, пронеслось у меня в голове. Их поглотила тьма.
Так или иначе, мне пришлось уступить желанию этих женщин и сыграть роль сатира, которую они мне предназначили. Наконец мы все повалились на широченную кровать, причем все четыре нимфы осыпали меня ласками, я же, схватив грудь одной из них, припал к ней губами и принялся сосать так рьяно, что она закричала от боли. Остальные тем временем покрывали поцелуями мои плечи, спину, грудь и детородные органы.
В мгновение ока я вновь перенесся в королевский дворец в Лондоне. Я вновь лежал в объятиях матери и, испытывая пронзительное наслаждение, насыщался из ее груди. Тут мой мужской жезл превратился в боевое оружие, и я поочередно овладел всеми четырьмя нимфами, испуская при этом оглушительные вопли. Закончив с последней, я вновь принялся за первую.
Меж тем наступил вечер. В окно был виден кусочек темного неба, усыпанный звездами. Шум города постепенно стих.
Утомленный, я забылся крепким сном.
Во сне я вновь вернулся к матери. Но теперь она отнюдь не питала ко мне ненависти, не кричала от ужаса и отвращения, стоило ей взглянуть на меня. Она превратилась в тонкое длинное создание, подобное мне самому. Теперь она перестала походить на реальную женщину, но зато прониклась ко мне нежностью. Она беспрестанно гладила меня и ласкала, причем пальцы ее были чрезмерно длинны и тонки — в точности как мои. Неужели никто не видит, что я монстр, точное подобие своей матери? Неужели люди так слепы? Эти вопросы не давали мне покоя.
Я все глубже погружался в пучину видений. Меня окружал густой туман, и из этой непроглядной мглы доносились горькие рыдания и всхлипывания. Я видел смутные силуэты людей, которые в страхе метались туда-сюда. Там, во тьме, творилась кровавая бойня. «Талтос!» — раздался истошный крик. Стоило этому слову коснуться моих ушей, как я увидел старого крестьянина, которого некогда встретил в окрестностях Флоренции, и услышал его шепот: «Талтос!» Кувшин с молоком снова оказался передо мной.
Я проснулся, изнывая от жажды, по своей привычке сел на постели и огляделся по сторонам.
Все четыре женщины лежали неподвижно, однако глаза их были открыты. Стоило мне заметить это, мною овладел испуг — куда более сильный, чем в то мгновение, когда в обычной проститутке мне померещилось чудовище с лицом на затылке. Протянув руку, я принялся трясти блондинку, которая, казалось, не сводила с меня застывшего взгляда. Но как только рука моя коснулась окоченевшего плеча, страшная догадка пронзила мне душу. Женщина была мертва. Под ней натекла целая лужа крови. Все четверо умерли — те двое, что лежали на кровати, по обеим сторонам от меня, и те двое, что распростерлись на полу. Простыни насквозь пропитались кровью и источали зловоние.