Лешие не умирают
Шрифт:
Комок подошел к Лешему и обнял его за плечи.
– Я знал, что ты их доведешь, – кого «их» командир не уточнил, но Леший был уверен, что речь шла обо всех, кого воин должен был спасти и довести до места.
– А я и не сомневался даже, ни разу, – добавил Монгол, как всегда щурясь, и хлопнул Лешего по плечу. – Что так долго?
– Занят был – вел очередных… заблудших, – Леший улыбнулся и хлопнул снайпера по плечу в ответ, как это было принято у них с начала их дружбы.
Чуть поодаль стояли, улыбаясь, Гром и Лоб. Суровые бойцы, с которыми Алексей Орехов прошагал не один километр. Они снова были командой, той командой, которую Леший помнил всегда, по которой тосковал.
Чуть
Леший вдохнул свежий прохладный воздух полной грудью. Дышалось легко, и на душе тоже было легко и хорошо. Хотелось смеяться. Он оглянулся назад. «Теперь они справятся и без меня, а я уже дома».
Два грузовика с прицепленными к ним автобусами замерли на горе. Люди приникли к окнам и не могли отвести глаза от моста. Переправа пылала. Огромный взрыв накрыл растения, и те занялись огнем, словно были высохшими и ждали лишь искры.
Алина стояла рядом с Григорием и по ее щекам текли слезы. Девушка размашисто вытирала их рукавом, но почему-то ее это совершенно не смущало. Тем более, что Алина была не одинока: женщины всхлипывали, прижимая к себе отчаянно ревущих детей, и даже мужчины, не скрываясь, терли глаза. Этот человек только что спас их всех от жуткой смерти, а сам погиб в пламени, спалив вместе с собой и страшное существо.
Еще не веря, Алина посмотрела на бледное, окаменевшее лицо Григория.
– Он погиб? – ей очень хотелось, чтобы этот мужественный человек каким-нибудь чудом спасся и снова был с ними.
Гриша долго молчал. Он не мог отвести взгляда от моста, словно пытался запомнить каждую секунду подвига своего отца, и потом убежденно, без какой-либо тени сомнения произнес:
– Лешие не умирают!
Эпилог
Всю последующую дорогу в автобусах не проронили ни слова. Люди сидели, понурившись, и только дети с любопытством вертели головами, дергая родителей за одежду, чтобы те разделили с ними новые впечатления. Именно дети первыми заметили, что караван въезжает в город, и пассажиры подняли к окнам заплаканные лица. Многие еще помнили Смоленск целым и красивым, помнили, как они приезжали в областной центр на отдых или за покупками. А теперь… Нет, древний город по-прежнему производил величественное впечатление, и дети, показывая на полуразрушенные здания, восторженно кричали:
– Мама, мама, посмотри…
Взрослые поворачивали головы и, соглашаясь, кивали, но на лицах читались горечь и разочарование. Все-таки где-то глубоко в душе они надеялись, что здесь все по-прежнему, и их везут в живой город, такой, каким он был до Катастрофы.
Но по-прежнему не будет уже никогда. Это ярко продемонстрировал ящер, поднявшийся на крыло и пробаражировавший над машинами. Его громкий крик ударил по ушам, прижав людей к полу, а огромные крылья, подняв облако пыли, хлопнули где-то высоко в вечернем сумраке, словно паруса неведомой летающей бригантины.
Правда, когда караван свернул с дороги, и впереди, над заросшими руинами цехов Измерителя, замаячили крутящиеся ветряки, лица людей озарили улыбки. Наконец-то все позади: там, за спиной, остались опасности и тяжелая жизнь без будущего для детей. Теперь все будет хорошо.
Максимыч
Из дум его вывел Михалыч, сообщивший коротко:
– Подъезжаем.
«Шишига» ехала первой, и широкая улица Шевченко, освещаемая ее фарами, уже привела караван к повороту к заводам.
Тут же ожила рация, сообщив голосом Торгачева:
– «База», это «Караван». Подъезжаем, встречайте. Прием…
– Вас понял, – голос Васильева был радостным, видимо, руководство уже порядком переволновалось. – Потери? Прием…
– Потери минимальные, – в этой сухой официальной фразе руководителя спасательной экспедиции было все: и горечь от потерь, и то, что смоляне уже не отделяют спасенных людей от себя, а воспринимают всех выживших единым целым.
– Принял, встречаем.
В луче света фар показались ворота. С вышек осветили караван, и створки распахнулись, впуская машины с прицепами во внутренний двор. Длинный луч прожектора промелькнул огненным мечом по ближайшим кустам, поднялся в небо и, как в стену, уперся в серое облако. Солнце уже село, подводя черту длинному, тяжелому дню. Максимыч откинулся на спинку пассажирского кресла. Он даже и не заметил, что вот так всю дорогу просидел в напряжении, и только сейчас, дома, смог позволить себе расслабиться. Усталость нахлынула как-то сразу, как будто кто-то дал команду сверху. Он открыл дверь и выглянул наружу – спасенные выходили из автобусов, их встречали и провожали к входу в бункер – значит, можно еще подождать, немного отдохнуть. Михалыч уже выскочил из кабины, и Максим остался один.
«Как же хорошо дома!»
Он безразлично смотрел на суету военных, механиков, уже копошащихся в прицепном устройстве «мерседеса» и что-то бурно обсуждающих с Михалычем. Люди по одному и группами исчезали в прожорливом чреве убежища.
– Вот он где! Сидит, себе, а мы мечемся, ищем его.
Перед открытыми дверями стояли его отец, Изотов-старший, и Латышев.
– Вылезай, путешественник, пошли домой.
Максимыч улыбнулся: «Все-таки дома просто здорово.
И особенно хорошо, когда в нем тебя ждут».
Он тяжело спрыгнул на утоптанную землю и сразу попал в объятья отца.
– Пошли, мать места себе не находит… и еще кое-кто.
– В смысле?…
– В прямом. Ирка все уши про тебя прожужжала. Ждет тебя, дурня.
Здравствуйте, дорогие друзья! Вот я и снова с вами. В моей жизни, в принципе, ничего не изменилось, поэтому сказать, что после выхода первого романа я проснулся знаменитым, не могу. Да, в моем небольшом провинциальном городке меня стали узнавать несколько чаще, чем раньше, – может, всего на пару раз, – но, по большому счету, ничего не изменилось. Я не стал богаче, не стал умнее – старше стал на полтора года, вот, пожалуй, единственное, что поменялось.