Лесная глушь
Шрифт:
— Да как у нас ведется, на сколько зим-то ты хочешь отдать?
— Твое дело, дядя Степан, твое дело; на сколько хошь отдадим, во как! — говорит обрадованный отец, а сам ухмыляется. Подсел к Степану, и кота гладит, что у того под боком мурлыкал, и шапку с места на место перекладывает.
— Об одном только и толк весь: возьми парнишку, а о зимах не толкуем.
— Берем занятного на три зимы, — заговорил Степан, — а коли туп молодяк да не скоро толку-то набирается, ну и пять зим живет. Дольше и не держим, да и в заводе нету этого. Одевать-то его сам, что ли, станешь?
— Где
— Ну, а заручку дашь, что ли, какую?
— Знамо дело, дядя Степан, масла дам, яиц… коли надыть, сушеной черники. Всего, чего хошь, дадим.
— Яиц мне ненадобе: своих много. А вот кабы медку прислал — важно бы было!
— Ладно, ладно, — меду большущий бурак… ниток… Холста, поди, хочешь?
— Не мешает и это. Ну, а как науку кончит, мне зиму должен служить без платежа — на спасибо. Одежонку всю сошью, а ученье кончит — тулуп бараний, шапку тоже от себя дадим. Ладно ли?
— А ладно, — так проводи утре Ванюшку, и дело шито!
На том и порешили.
Пришел Митяй домой на радостях, словно сейчас оженился: и весело таково смотрит, и за обедом с лихвой наверстал вчерашний ужин. Потом немного повозился на дворе; разболокся, лег на полати, свесил с бруса голову и повел такие речи:
— Спишь, Офимья, аль нет? Да где Ванюшка-то?
— Нет, не сплю, пахтанье пахтаю!
— Шляки считаю! Вон вечор Гришка Базихин всего облупил: два десятка гнезд выиграл, — отвечали два голоса на хозяйский позыв.
— Утре в ученье идешь! — решительным голосом продолжал отец. — С деминским Степаном сговорился на три либо на пять зим. Обещал шубу сшить. Только меду бурак попросил, да холста, да ниток пять пасм. Шабаш, Ванюшка, баловствам твоим непутным, садись за иглу, авось толку-то побольше будет. Приготовь ему, матка, полушубок, портянки. Лаптишки-то сам пособери, какие там есть у тебя, да еще что придется… Шляков, мотри, не бери, пучеглазый, некогда будет баловством заниматься, слышь?..
На другой день мальчишка, со всеми прибавлениями, был уже в швецовой избе, хоть и не дальше пяти—семи верст от своей деревни. Вечером, при огне, он уже получил работу—задачу: наложить заплатку на старый хозяйский армяк. Учитель усадил его на лавку, научил класть ноги по-швецовски — калачиком, держать иглу и вощить нитку. Долго возился парнишка с непривычной работой, наконец одолел и отдал хозяину.
— Ишь ты каких косуль накропал! — сказал тот с ободрительным видом и насмешливой улыбкой, рассматривая куда как плохо заштукованную прореху. — Ну да ладно, — на первых порах и то печево, как есть нечево. Опосля смекнешь, коли в толк будешь брать да слушаться. Бают ведь старики: тупо сковано — не наточишь, глупо рождено — не научишь, а коли сметка есть — пойдет дело в кон. Наша работа нехитрая — мало-мало всякая баба не умеет. Главная причина — не балуйся да не повесничай; запрежь говорю. Денную работу сполняй безупречно, как по писаному; а на шабаш что хоть делай, только чтоб мне не было тошно. Вот как по-нашему! Уж я человек вот каков уродился: имей ко мне лишь обычай да потрафляй, в чем тебе потрафлять мне надыть, — и жить в миру будем, не обижу тебя и отцу твоему угодим. А коли супротивность какая выйдет, да дело волком в лес глядеть станет — ну, знамо, пеняй на себя да на свою спину; я тебе толком запрежь говорю.
— Есть у меня про вашего брата штука, не одного тебя в люди вывела, — заключил наставник
Плетка эта составляет также необходимую принадлежность всякого швеца, который имеет учеников. Он и носит ее всегда с собой, в заветной кожаной суме. Устройство этого орудия чрезвычайно оригинально: это длинный, тоненький кожаный мешок, туго набитый куделью и залитый на конце довольно большим куском вару. Пользу ее швец признает по тому обстоятельству, что иногда приходится ему сидеть далеко за полночь при спешной работе. Ясно, что непривычный ученик задремлет или даже просто прикурнет под тяблом. Иглою в бок или кулаком не достанешь иной раз, а плеткой этой как раз пробудишь: плеть-де не мука, вперед наука.
Сначала трудно бывает привыкать парнишке к новому житью в чужом доме да еще и в ученье. Это не то что дома! Здесь встанешь утром спозаранку в такую пору, что дома и бабушка-то только-только встает. Умоешься — поди дров наколи, натаскай их в избу, если не успел сделать это с вечера. Там, немного погодя, за водой ступай на колодец, что посеред улицы да такой крутой, насилу раскачаешь. Воду-то принеси в избу. Глядишь, баба заломается и избу велит выместь, печку выгресть, овец загнать в изгородь, чтоб не бегали по двору; а сам-от коней велит напоить: успевай знай пошевеливаться. Трудно парнишке на первых порах, если нет заручного; и рад он, крепко рад, когда подойдет суббота, и побежит он в свою деревню, чтоб за всю прошлую неделю выспаться, в бабки наиграться, да и колобушки домашние как-то повкуснее и посдобнее Степановых, «а, кажись, из такой бы и муки-то сделаны, и опара на дрожжах, и масла нашего клали!».
Разумеется, если у швеца учеников двое живут, им и работа не в работу. За водой пошлют — в снежки прежде поиграют; овец загнать велят — попробуют, не свезет ли какая; а лошадей поить — и ждут не дождутся. Прежде чем доведут они их до колоды, смотришь — скачут два баловника рядком на выгон; а сами смотрят, не увидал бы хозяин. Заметил он — на допрос позовет: кто делу зачинщик. Поклеплют ребята один на другого, а не удастся штука, вздерет хозяин обоих; и тут ничего — на людях и смерть красна. Пойдут в сенцы, посмеются оба да еще и спор заведут о том, кого больнее высек, кому больше розог дал; а целый веник истрепал, что лежал в углу подле приступков.
Кончится зима, а с ней и швецовы работы, — ученики уходят домой на целую весну и лето. Глядишь, а парнишко уже и рубец накладывает прямо; так приладит заплату, что и баб зависть возьмет. Пошел парнишко в куче соседских ребят и девок за грибами и ягодами летом; играет в городки посеред деревенской улицы или в лапту где-нибудь на лугу. Осень придет, — топит он отцовский опии и печет в яме картофель; капусту рубят дома — ест не наестся сладких кочерыжек, живот даже вспучит. Да и то сказать: скоро опять в чужие люди придется идти; запас не худое дело.
Через три-четыре зимы ученик делается уже настоящим швецом-работником. Ничто уже не отобьется от его приобвыкших рук — никакая там хитрая выкройка, хоть бы даже придумал ее сам заказчик. Иной задает такую задачу, что и сам-то в толк не возьмет; хочется вот ему положить на карман красную кожу с зубчиками, да так, чтобы было красиво и всякая б девка заметила. Разом смекнет молодец-работник: и тюленьим ремешком обложит, и пуговки красивенькие подберет, и петельки ровненькие сделает, — во всем угодит приятелю. Поневоле тот угостит догадливого мастера в питейном. Иному барскому кучеру захочется к новой красной рубахе сделать широкие шаровары из плису, да такие широкие, что вот шел бы он — словно барка по Волге на всех парусах. И тут швец не ударит в грязь лицом и подведет такую штуку, что целую неделю барский кучер будет ходить по двору да ухмыляться: пусть-де девки страдают по его удальству да потяпкам.