Лесная глушь
Шрифт:
Разговор на том и кончился и привел Семена Ивановича к тому заключению, что пора уже и приступить к делу: он налил пустые чашечки чаем; опять потребовал меду и изюму (подрядчики не пьют с сахаром в великий пост); крякнул Семен Иванович, оправился и начал без обиняков, прямо:
— Не надо ли, братцы, молодца кому? А у меня есть важный и к плотницкому делу приспособлен — соседский еще вдобавок, и деревни наши почесть с поля на поле. Чистую работу знает. Пришел ко мне прямо и всплакался: «Помоги-де!» Ну, отчего, мол, не помочь? Ступай, мол, молись Богу, а я скажу благоприятелям, припрошу их за тебя.
— Песок пересыпать, — у меня больше работ в навидности никаких нет, да и та поденная.
— Зачем, опять же, поденная? Этому парню такую не надо, такая-то и у меня есть — в пильщиках, да что?.. это не такой: свои просили, ну, и сам такой толковитый. Прямо, братец, ко мне пришел.
— Нет, благодарим, Семен Иваныч, и рад бы, не надо.
— А тебе, Трифон Еремеич?
— Да молодой?
— Слышь — только в силу вошел: укладистый такой, на вот! сыромятный ремень перервет, кажись.
— Так. Холостой али женатой?
— Тебе-то больно что — не все-то едино?
— Ну, да как тебе сказать, Семен Иваныч, не все-то едино, что хлеб, что мякина. Женатой-то, не что холостой, — дороже стоит.
— Я это, Трифон Еремеич, не рассуждаю.
— Надо. И тут имей, значит, сообразность, а потому и для тебя резонов из того выходит больше.
— Воля твоя… — Семен Иваныч при этом покрутил головой, — а я этого самого не понимаю.
— Надо. И малая рыбка завсегда лучше большого таракана — не нами сказано. Ты, коли норовишь по закону, ты и должен брать больше всех. Так ли небось?
— Это не в сумнении; это сущее, значит, обстоятельство…
— То-то. Так женатой?
— Нет, холостой.
— Что же, ты-то входил уж с ним в уряд: уступочка мне будет?
— В уряд-то я не входил, а расспросил только…
— Так, стало, мне придется? Дело! Что ж, он к тебе зайдет, что ли?
— К себе велел.
— Присылай! Работнику рады… ну, да нет: я лучше забреду к тебе сам. В вечерни, что ли?
— Может, утром…
— Ну, да ладно; как сам знаешь, так и делай, — присылай, присылай.
Трифон Еремеич нетерпеливо заворочался на стуле, выглядывая глазами полового.
— Молодец, ты, почтенный! как тебя звать-то?
— Васильем.
— Так, брат ты мой, Василий, вели селяночки рыбной, с осетринкой.
— Слушаю-с.
— Да постой, постой!
— Еще что не прикажете ли?
— Дай горькой графинчик, да побольше; закусочки — сухариков али — уж что тут! — давай пирогов маленьких.
Как бы то ни было, но участь Петра Артемьева решена; он не уйдет обратно в деревню. Завтра же его запишут в артель, отберут паспорт для прописки в квартале, дадут топор, долото, сапоги, если захочет, — все на артельные деньги, которые вычтутся при месячной уплате. Если у него остались деньги от дороги, то он обязан отдать их в артельную если не все, то возможную часть, потому что артель будет кормить его завтраком, обедом и ужином на другой же день.
Артель для него теперь заменяет родную деревню и напоминает ее живо, потому что в это общество не заползают столичные обычаи. По-деревенскому: артель спит немного, но зато крепко и в сытость; артель ест часто и много и — нужно отдать ей справедливость — всегда хорошо и чисто приготовленное: говядина у ней недавнего боя, пшено не затхлое, хлеб от хлебника
Артель дружна и крепка: обидеть одного — заставить мстить всех; тайн здесь ни у кого нет — все по-деревенски, попросту, нараспашку: домашние письма читаются вслух, при всех, и желающие могут приходить, слушать, давать советы. Захворает кто — артельный объявляет хозяину, и артель везет больного на общие деньги в больницу; умрет больной — и в могилу провожают его на артельные же деньги, и на них же один раз совершают панихиду. В большие праздники, а нередко и по воскресеньям у порядочной артели на столе — ведро или полведра вина, смотря по количеству паевщиков. В некоторых даже бывали трубки артельные, но всегда и во всех собака и кот, вечно сытые и раскормленные до последних пределов.
С ранним светом дня, с топорами за поясом, пилами, рубанками, скребками, бурачками, плотники плетутся на урок. При спешной работе завтракают там, но всегда обедают на квартире в ранний полдень. Шабашное время отдыха у них коротко, плотник отдыхает на переходах; вечерняя работа продолжается до сумерек, когда всякий петербургский житель может встретить около Сенной (плотники почему-то особенно полюбили это место) целую ораву таких молодцов, крайне разговорчивых на своем так называемом суздальском наречии (плотник из губернии к югу от Москвы замечательная редкость).
У всех под мышками щепы: у одних побольше, у других поменьше; бойкий и загребистый не прочь захватить целый кряж, если только под силу дотащить его до квартиры. Щепы эти важны в домашней экономии плотничьей артели, которая никогда не покупает дров. Щепами отопляет она квартиру, на щепах же готовится артельная пища, для чего всегда бывает нанята кухарка на артельные деньги. На обязанности дневального — чередового — сходить в лавочку за квасом, зайти по пути к хлебопеку; потому-то дневальный в свой день не берет топора в руки, прибирая квартиру, нары и проч. Он же носит и завтрак на работу, когда потребуют того обстоятельства.
Работают плотники весело, посреди шуток и доморощенных острот, вроде следующих:
— Кто это косяки-то прилаживал? — спросил один.
— Кологривских два парня! — отвечают.
— То-то, гляжу, работа дворянская — завсегда поправлять после них надо.
— Ты что это больно распелся, парень?
— Да, вишь, бабушка померла, так выть до смерти наказала ему.
— Петруха, подпояшься, а то, вишь, и рубанок что-то не скоро ходит.
— Эх, кабы сковороду яишницы мне теперь да водки, выпил бы и закусил.
— Ну, выпей кваску да закуси бородой! — и т. д. и т. п.
А между тем работа подвигается вперед. Приносят завтрак, и за завтраком те же остроты и прибаутки, до тех пор, пока не крикнет урядник:
— Ну, баста!.. Будет с семиовчинным-то возиться, пора и за работу приниматься!..
Опять начинается стук топора, свист пилы, визг рубанка вперемежку с песней, затянутой где-нибудь вверху, на стропилах, и подхваченной и под полом, и во всех четырех углах нового дома.