Лесная крепость
Шрифт:
Гвардеец рукавом гимнастёрки стёр со лба пот, рукав потемнел – пота было много, – поинтересовался предательски подрагивающим голосом:
– Чего это они?
– Голодные, – пояснил Ломоносов. – За пару банок тушёнки они сейчас даже своего любимого фюрера ухайдакают и не поморщатся.
– Может, сказать о них в штабе, пусть прочешут лес?
– Прочёсывать устанешь. Окружённые фрицы на месте не сидят, они всё время движутся. Сегодня лес прочешешь, завтра в нём фрицев в два раза больше будет.
Шофёр вновь рукавом гимнастёрки осушил свой лоб,
– Гады!
Дорога поползла вверх, на неровно скошенный бугор, украшенный старой ржавой полуторкой, вросшей в землю полусгнившими железными дисками. Сквозь деревяшки кузова проросла трава.
«С сорок первого года стоит», – определил Ломоносов, хотя в сорок первом, когда они шли по этой дороге с Чердынцевым, никаких полуторок тут не было… А с другой стороны, не всё же время они двигались по дороге, часть пути проделали лесом – и путь себе спрямляли, и от немцев прятались, всё было, словом.
Ломоносов открыл дверь кабины и, ступив сапогом на подножку, глянул назад – что там, в клубящемся пыльном мареве?
– Ну что? – спросил гвардеец. – Фрицы есть?
– Нет.
– Попрятались, гады, – удовлетворённо произнёс гвардеец, оторвал от руля руки, потёр их. – Счас они совсем не те, что были ещё полтора года назад.
Ломоносов с сомнением покосился на гвардейца: вряд ли этот человек знает, как вели себя немцы полтора года назад, вновь уселся на сиденье и смежил глаза. Неплотно смежил, так, чтобы видеть колею, ползущую под колёса полуторки.
Солнце поднялось уже совсем высоко, округлилось, побелело, небо также побелело, сделалось плоским и каким-то твёрдым, птицы, самозабвенно гомонившие, начали стихать. Монотонно, с жалобными всхлипами, появившимися от перегрева, продолжал выть мотор полуторки. Кабина раскалилась. Переднее – ветровое – стекло плотно залепили мухи, они садились прямо на ходу и припечатывались к стеклу, будто были намазаны клеем, и ничто, кажется, не могло сбить их. Шофёр-гвардеец пробовал стучать кулаком по стеклу изнутри, из кабины, прогнать их – не тут-то было.
Гвардеец не выдержал, выругался матом – мухи, будто тёмная тряпка, перекрыли ему обзор.
– Не мухи, а настоящие эсэсовцы, – отплюнулся он, – враги советского народа.
Ломоносов молчал, у него был вид дремлющего человека, но он не дремал, сквозь полусжим век следил за тем, что происходит вокруг, ничего не упускал – ни тень, наползшую на солнце, ни сороку, спугнутую кем-то на далёком дереве, ни следы сапог с коваными подковами, оставленные в сырой низине, ни горсть немецких автоматных патронов, случайно рассыпанную в траве… А в общем, ничего интересного.
Прошло ещё полчаса, и они оказались около спаленного дощаника заставы. Ломоносов выпрыгнул из кабины, вытащил автомат – мало ли кто может оказаться тут, ведь фрицы со «шмайссерами» ему не померещились, он в них стрелял, – медленными, изучающими шагами обошёл сгоревший дощаник. Повсюду следы запустения, тлена, какой-то странной гнили.
От броневика, который они когда-то облили бензином и сожгли с Чердынцевым, ничего, ни единого
Но ничего-о… Ломоносов постарается отыскать дорогую могилу, по сантиметрам всё высчитает, но могилу найдёт. И памятник свой, рукодельный, нефабричный, но очень скорбный поставит. И сделает кое-куда нужные запросы, чтобы узнать фамилии погибших ребят. Негоже могиле быть безымянной.
Шофёр-гвардеец из кабины опять не вылез – продолжал сидеть за рулём, недовольный, угрюмый, с плоским потным лицом.
Ломоносов обошёл территорию заставы дважды – он совмещал настоящее с прошлым, искал метки, предметы, принадлежащие к сорок первому году, щурился недовольно, постукивал носком сапога по земле, пробуя её на плотность, потом вернулся к полуторке. Гвардеец оторвал от руля сонное лицо, уставился на младшего лейтенанта.
– Лопата у тебя есть? – спросил младший лейтенант.
– А как же! Есть…
– Бери лопату, пошли со мной!
Водитель нехотя вылез из кабины, достал из кузова лопату, подбросил её на руке.
– Вот!
Ломоносов откинул задний борт и вцепился руками в столб, в изъеденное трещинами основание, потянул столб на себя. Гвардеец отставил лопату в сторону.
– Товарищ младший лейтенант, может, я помогу?
Младший лейтенант ничего не ответил, закряхтел надсаженно, потащил столб из кузова, потом повесил автомат на шею и, расставив ноги пошире, укрепляясь на земле, подсунулся под столб, поддел его снизу хребтиной.
– Я помогу, товарищ младший лейтенант, – вновь предложил свои услуги гвардеец, голос его был жалобным – проникся человек к Ломоносову и уважением, и сочувствием, понял, что тот испытывает, вернувшись в своё собственное прошлое, кинулся было к младшему лейтенанту. Но тот просипел, обрезал гвардейца:
– Не надо!
Кренясь всем телом из стороны в сторону, приседая, он поволок столб к остаткам ограды, которой когда-то была обнесена территория заставы, целя в дальний угол. Водитель, подхватил лопату, поплёлся за ним. Автомат, висевший на шее лейтенанта, раскачивался из стороны в сторону, будто часовой маятник, мешал Ломоносову, но оставлять автомат было нельзя.
Наконец он дотащил до нужного места, свалил столб на землю, сам свалился рядом, совершенно обессиленный.
– У-уф, – выдохнул он и закрыл глаза.
Гвардеец, не выпуская из рук лопаты, затоптался рядом, потом громко хлобыстнул ладонью по щеке, сбивая здоровенного, покрытого яркими, керосинового цвета разводами овода. Выругался:
– Фашист!
Младший лейтенант открыл глаза. Усталости как не бывало – всего несколько минут хватило, чтобы одолеть её. Ломоносов приподнялся и нежно огладил рукой нагретое дерево столба, ощупал пальцами крупную щель, словно бы хотел проверить, развалит она столб или нет. Приказал гвардейцу тихо и жёстко: