Лесничиха (сборник)
Шрифт:
Проня стоит, покачиваясь, упираясь и протезом и штакетиной. Ищет, куда шагнуть, в какую сторону. Потому что чует: если пойдет, теперь уж не остановит его ничто.
«Погоди, — сдерживает он себя. Напрягает зрение и слух, поворачивается лицом к ветру. — Хоть услышу чего… Или на дорогу выйду, на столбы…»
Прыгает, охнув, через протез, помогает себе
Шапка надвинута на глаза. Щеки — будто выело их по самые кости — ноют нестерпимо. Рот полуоткрыт, а губы как ватные…
Как он шел, кругами ли, прямо — этого никто никогда не узнает. Только наткнулся Проня, вскрикнув от радости, на пугающий с детства одинокий крест, который стоял у края дороги.
А тут и телефонные столбы затемнели среди притихшего поля. Проня пробирается от столба к столбу, придерживаясь за них свободной рукой. Столбы дрожат как живые, гудят. Проня сам дрожит, пялясь в темноту. Огни Куриловки слабые, желтые: ветер, видать, порвал провода, а то бы горело электричество.
Изба Бирюковых в центре села, и Проня повернул было прямо туда.
«Но только как же так? — задумался, волнуясь. — Похоронка-то была еще когда!.. Сколько прошло…»
Останавливается, ищет письмо Бирюковым, разглядывает в темноте затертый штемпель. Таки есть, письмо где-то блуждало, долго блуждало по земле… Проня протяжно, горько вздыхает и поворачивает к дальнему краю поселка.
У Паши Зиминой, у Кудрявцевой Паши, света не видно. Никакого.
— Погоди, погоди, — шепчет Проня, приближаясь к дому. Шумно взбирается на крыльцо, стучит что есть — силы в дверь:
— Почта идет!..
Дверь широко распахивается. В черном проеме белеет рубахой — нет, больше лицом — Паша. Она беззвучно отступает, пропуская Цыплакова в избу. Пьяно шатаясь, он входит в тепло. Выдыхает с силой:
— Зажгите огонь!
— Спите, спите, мама, — мертвыми губами говорит Паша, отворяя дверцу печки и вытаскивая оттуда, не обжигаясь, горящий уголек. Говорит она свекрови, Володиной матери. Зажигает коптилку. — Спи, Андрюша! — это мальчонке годовалому.
— Вставайте все! — радостно, на всю избу орет Проня. — Письмо вам!
Рука, оказывается, уже давно нашарила, отыскала среди других письмо от Володи.
Паша
— Мама! Андрюша-а!..
Проня садится у жаркой печки, сует протез чуть не в самое пекло, слушает громкие, готовые сорваться в рыдание — такие счастливые — слова Паши.
Старуха, тоже неодетая, держит на руках Андрюшку, плачет беззвучно.
«Дорогие мои мама, сыночек… Дорогая, любимая Пашенька», — часто повторяется в письме. Оказывается, Володя лежит в госпитале, выздоравливает, скоро снова пойдет бить врага. А не писал — это потому, что был без памяти…
Проня сидит, оттаивает телом, улыбается. Снаружи больно, а в душе хорошо.
Паша читает второй раз, смеясь по-девчоночьи, делаясь розовой. Взглядывает на Проню, ахает:
— Да ты весь черный! Лицо-то!..
Проня проводит рукой по лицу, еле слышит ноющими — пальцами шероховатые, как в язвах, скулы, трогает нос — он будто картошка. Смеется:
— Теперь я и вовсе красота.
— Покушай, Пронюшка, посиди! — забегала, громыхая посудой, Паша.
— Молочка бы… Тепленького…
— Я мигом тебе, мигом, посиди! — засовывая ноги в валенки, одной рукой накрываясь платком, другой — прижимая письмо к груди, торопится Паша. Хватает бидончик. — К Ульяне сбегаю…
— Не надо, не надо! — пугается Проня. Вспомнил, что у Паши нет коровы. У Паши — криворогая коза.
— Не побрезгуешь козьего? — спрашивает старуха.
— Это я-то?! — Проня мрачнеет.
Потом, расстегнув телогрейку, он пьет подогретое, похожее на парное, молоко. Кружка волнуется, дрожит. Проня держит ее обеими руками, медленно потягивает сладость.
Паша снова и снова читает письмо, не стесняясь самых нежных слов. Старуха и несмышленыш Андрюшка смотрят на бумагу одинаково, приоткрыв рты, почти не дышат. Хорошо у Кудрявцевых, уютно…
— Ну, я пошел, — говорит наконец Проня, неторопливо, капля за каплей допивая густое, такое душистое-молоко…