Лесник
Шрифт:
— Я страдаю, Фернандо, меня терзает ваша неблагодарность, ваше ослепление, а вы словно удовольствие находите в том, чтобы я страдала еще сильнее.
— Вы страдаете, Флора!
— Оставим это, друг мой, еще не время открыть вам глубокую рану сердца — увы, целиком принадлежащего вам!
— Разве я не могу требовать своей доли в ваших страданиях?
— Нет! Есть глубины, в которые вам проникать еще нельзя, тайны, которые принадлежат не мне одной.
— Кажется, я понимаю…
— Друг мой, — с живостью перебила она, — поверьте, вы ничего
Наступила минута молчания.
Общество, все еще с губернатором и капитаном во главе, который вел под руку донью Линду, возвращалось теперь на верхнюю палубу судна, после подробного осмотра его внутреннего устройства.
— Послушайте, Фернандо, — вдруг заговорила донья Флора с волнением, от которого слегка задрожал ее голос, — нам остается всего несколько минут разговора наедине. Я воспользуюсь ими, чтобы обратиться к вам с просьбой.
— Ваша просьба для меня приказ, сеньорита.
— Правда?
— Клянусь честью!
— Я полагаюсь на ваше слово.
— Прекрасно, говорите же теперь.
— Фернандо, я прошу у вас три дня.
— Три дня?
— Да, разве это много?
— Три дня на что, Флора?
— Чтобы открыть вам все.
— И вы обещаете?
— Клянусь, Фернандо!
— Благодарю, Флора, вы меня воскрешаете!
— Так вы согласны на условие?
— О! С радостью.
— Вот вам моя рука.
Дон Фернандо с наслаждением поцеловал крошечную ручку и долго продержал ее в своих руках, но девушка не противилась этому.
— Теперь ни слова более, мы уже не одни, — прибавила она с очаровательной улыбкой.
— Но как же мне вас увидеть?
— Не беспокойтесь, я дам вам знать.
В эту минуту к ним подошла донья Линда, и разговор был поневоле прерван.
В любви или ненависти женщины одарены каким-то ясновидением и с удивительным тактом угадывают час и минуту, когда необходимо подоспеть на помощь приятельнице или нанести сопернице решительный удар.
Поглощенные своей любовью, уединившись от окружающих их людей и сосредоточенные на самих себе, молодые люди продолжали разговор, чрезвычайно для них занимательный, отрывки которого мы привели выше, вовсе не замечая, что внимание всех этих посторонних людей, продолжительное время поглощенное занимательными предметами, которые командир корвета не без гордости выставлял им напоказ, теперь ничем не занятое, не замедлит от бездействия обратиться на них. К счастью, донья Линда издали охраняла свою подругу. Она бросила капитана Сандоваля, даже не извинившись, что так быстро обращается в бегство, и со смехом встала между влюбленными.
— Просто прелесть! — вскричала она своим серебристым голосом. — Этот корвет содержится на славу! Что вы скажете, граф?
— То же самое, сеньорита, — бессовестно солгал дон Фернандо, почтительно кланяясь, — я имел честь слышать сейчас от доньи Флоры.
— Вот это да! — громко рассмеялась девушка. — Это правда, дорогая?
— Правда, — ответила донья Флора, слегка пожимая ей руку.
— Теперь я, разумеется, знаю, что
— Злюка! — прошептала донья Флора, вспыхнув.
— Клянусь, сеньорита…
— К чему клятвы между нами, граф! — перебила донья Линда с живостью. — Поберегите их для лучшего случая. Вашего первого уверения для меня достаточно.
— Вы ангел! — ответил он с легким поклоном.
— Не ошибаетесь ли вы? Кто знает, быть может, я демон?
— Скорее, и то и другое, сеньорита.
— Как вы объясните это?
— Очень легко, сеньорита: очевидно, вы ангел по сердцу и красоте.
— Прекрасно… а демон я по чему?
— По уму.
— Вот ловкое объяснение, за которое я вам очень благодарна, сеньор дон Фернандо, и свою признательность скоро докажу на деле.
— Сеньорита!
— Почему же нет? Я принимаю живое участие во влюбленных, — продолжала она, понизив голос, — в них всегда есть что-то наивное, трогающее мое сердце. Я взяла вас обоих под свое покровительство.
— Не знаю, как выразить, насколько ваша доброта…
— Не отпирайтесь напрасно, граф, Флора мне все сказала, у нее нет тайн от меня.
— А вы откровенны с ней?
— Да ведь мне нечего и сообщать, дон Фернандо! Единственная тайна женщины — это любовь, я же никого не люблю.
— Никого не любите?
— Кроме вас, быть может, — отчетливо произнесла она с великолепным пренебрежением, — кого же иначе прикажете мне любить здесь? Вы любите мою подругу и потому, конечно, — засмеялась она, — должны иметь для меня заманчивость запрещенного плода. Но я не завистлива и не любопытна; если бы вместо нашей прародительницы в раю оказалась я, клянусь вам, я не съела бы яблока!
— И для всего человечества это было бы величайшим несчастьем.
— Почему же?
— Мы не знали бы любви!
— Опять хороший ответ… но любовь — благо ли это?
— И благо, и бедствие, но, в общем, страсть благородная, великодушная, которая открывает в сердце все могущество вложенных в него жизненных сил и делает его под влиянием страсти способным на великие и геройские подвиги.
— Или ужаснейшие злодеяния, — возразила донья Линда, насмешливо, — не так ли, сеньор?
— Вы позволите мне, сеньорита, после вашего признания с минуту назад, не приступать к дальнейшим прениям по этому поводу? Иначе мы никогда не договоримся.
— Я тоже так думаю, не сердитесь на меня, граф… А вот и благородный вельможа, отец которого был мясником в Пуэрто-Санта-Мария, сеньор дон Пабло Сандоваль, решается наконец пройти в столовую. Пожалуйста, будьте нашим кавалером, в награду за такую любезность мы посадим вас за столом между нами. Когда вам наскучит правая соседка, обратитесь к левой, со стороны сердца, чтобы легче было выносить скуку.
— Как бы я любила тебя, злая, если бы ты не дразнила меня так безжалостно! — улыбаясь, вскричала донья Флора.