ЛЕСНОЙ ЗАМОК
Шрифт:
— Нашу королеву главное углядеть, — сказал Старик. — А поймать ее потом проще пареной репы.
— Насколько я понимаю, — заметил Алоис, — это мне понадобится, когда я захочу забрать мед.
— Именно так. В это время вам придется выдвигать много рамок и соскребать воск с сотов. Одно неосторожное движение — и вы ее раздавите. — К вящему неудовольствию Алоиса, Старик предостерегающе покачал пальцем. — Так что, — продолжил он, — первым делом мы не лезем за медом; мы, люди добрые, для начала определяем местонахождение пчелиной матки и ловим ее королевским сачком. — Он достал стеклянную конусообразную трубку. —
Можно не сомневаться в том, что Алоис решил потренироваться в поимке королевы. Целый день Провел он, поочередно пленяя и отпуская каждую из своих трех пчелиных маток, разыскивая ее, ловя королевским сачком и загоняя затем в королевскую клетку.
Оттачивая собственное мастерство, он поневоле понял, что восьмерки, выписываемые в воздухе пчелой, едва ли могут оказаться тайной для такого специалиста, как Старик, а значит, с еще одной иллюзией ему придется проститься навсегда: никто на свете его в качестве первооткрывателя ни за что не вспомнит.
Хорошее настроение Алоиса улетучилось вместе с теплым весенним воздухом. Ударили холода, после оттепели показавшиеся вдвойне жестокими. Алоис уже изготовился к тому, чтобы из-за внезапных заморозков потерять все свои вроде бы уже гарантированные доходы.
И вновь на ум ему пришли слова Иоганна Непомука: «Весна — это самое предательское время года».
Выпадали дни, когда он буквально валился с ног от усталости, то сдергивая толь с каждого улья, то вновь нахлобучивая его при первых признаках непогоды. И тут же — если в небе показывалось солнышко — снова сдергивая.
В один из особенно холодных, разве что не морозных, дней он простудился. Что принесло с собой новые волнения. А вдруг какая-нибудь из его королев тоже простудится — за компанию, так сказать, с пасечником? «Что за вздор?!» — одернул он себя, но, как выяснилось, ненадолго.
Потому что Алоису пришло в голову: такие опасения далеко не случайны. Они вполне могут оказаться сигналом, посылаемым организмом, сигналом о его собственном самочувствии. Может быть, он находится на пороге смерти? Это была предельно неприятная мысль. Его воображение вплотную подошло к черте, приближаться к которой он себе просто-напросто воспрещал. Ни разу в жизни он не испытывал хотя бы мимолетного страха перед смертью. Жаль было бы проститься с жизнью, разумеется, но никакого ада нет и не может быть!
Теперь, однако же, роковые вопросы принялись преследовать его один за другим. А что, если смерть означает нечто иное, чем он представлял себе это все десятилетия? До сих пор он не сомневался в том, что религия изобретена с одной-единственной, причем сугубо практической, целью — держать в узде простецов и поддерживать тем самым разумный порядок вещей. Но человек истинно гордый (а он именно таков) вправе вести себя как ему заблагорассудится.
Теперь же он внезапно запаниковал. Сердце скакнуло в груди, как будто по ней шарахнули пудовым кулаком. А что, если грехи и наказание за них — это не выдумка?
Бедный
Но чего ради? Что можно было взять с Алоиса?
Трезвый факт (игнорировать который мы не вправе) заключается вот в чем: люди в возрасте Алоиса крайне редко представляют собой для нас что-то стоящее. Возможность их использования весьма ограниченна. Они уже слишком закоснели в своих правилах и привычках, чтобы поддаться перековке; тогда как в свежеиспеченных клиентах мы ценим прежде всего способность к целенаправленной мутации. С тем чтобы в идеальном случае их цели совпали с нашими.
В тех поистине редких случаях, когда мы вербуем мужчину или женщину старше пятидесяти, в основу взаимодействия закладывается какая-нибудь любопытная для нас черта уже целиком и полностью сложившейся психической конституции. Скажем, назойливость. Вздорная старушонка, постоянно пристающая к родным с вопросом, не хотят ли они покушать (хотя ей прекрасно известно, что не хотят), вполне способна отравить жизнь всей семье. Родственникам все труднее и труднее сдерживать желание задушить ее первой же попавшейся под руку подушкой.
Алоис, увы, был по нашим меркам посредственностью. И вербовать его не имело смысла. Предрассветные рейды — ничего большего он не заслуживал. Узнаешь, что ему снится, и отправляйся дальше!
В начале мая опять распогодилось, и страхи Алоиса пошли на убыль. Воспрянуть духом ему удалось, наряду с прочим, и потому, что он тщательно вычистил и смазал все инструменты, купленные осенью у Старика, подойдя к этому занятию с методичностью старого солдата, разбирающего и вновь собирающего свою винтовку.
Мои агенты в Хафельде за отсутствием более серьезной информации вносили в последние донесения столь подробные перечни означенных инструментов, что меня уже (скаламбурю) бесили все эти палочки для пыльцы, клетки-ловушки, выкуриватели, распылители, коробочки для сношений (что бы это ни значило!), съемные рычаги и даже медомешалка, собственноручно вырезанная Алоисом из березы. Вставные и выдвижные рамки, шестеренки, приводящие их в движение, элементарные плоскогубцы — все это не представляло для меня ни малейшего интереса.
Клара, напротив, научилась извлекать из погожих весенних деньков куда большую пользу. Ей было явно не до того, в скольких ячейках уже появились новые личинки, да и внутренняя температура в ульях ее не волновала. Сейчас, когда Хафельд накрыла вторая волна вешнего тепла, Кларе захотелось хотя бы самую малость заняться собою. «Бог, Он тоже иногда отдыхает», — говорила она себе, жадно вдыхая вешний воздух, льющийся в кухню из открытого окна, а затем, поддавшись внезапному порыву, брата на руки четырехмесячную Паулу и выходила на лужок. Стояла восхитительная тишина, не нарушаемая даже легчайшими дуновениями. Кларе казалось, будто она слышит, как колеблется высокая трава и распускаются цветы. И эта трепетная тишина сливается с могучим молчанием холмов.