Лесные дали
Шрифт:
Ярослав ушел в лес, вслушиваясь в тишину вечера. Лес по-прежнему был полон птиц. Они сидели, притаясь, казалось, на каждом дереве и кусте, с шумом срывались буквально из-под рук Ярослава, решившего с вечера пройти в дальний угол своего участка, где наиболее вероятны именно ночные порубки. Но думы его были совсем не о лесе, не о птицах и даже не о соловьином концерте, который должен начаться с минуты на минуту. Его по-прежнему и со все нарастающей силой занимал завтрашний день. До сегодняшнего дня он умел сдерживать себя, отдавал предпочтение разуму перед сердцем, таился своей любви, не решаясь переступить порог робости, и чего-то выжидал с опаской и любопытством. Он знал о своей застенчивости, осуждая ее, даже казнил самого себя, но это не делало его более решительным. Напротив,
И вот тут-то мысль его неожиданно споткнулась о встречный, невесть откуда появившийся вопрос: а пожелает ли Алла разделить с ним счастье?.. Попросту - любит ли она его? В том, что Алла не любит Погорельцева, Ярослав почему-то не сомневался. Завтра он узнает отношение Аллы к себе самому, завтрашний день все прояснит.
Долю не наступал этот день, невероятно медленно, томительно он шел к Ярославу. Сначала ночь, соловьиная, обычно короткая, на этот раз умерила, остепенила свой бег. С обхода Ярослав вернулся, когда начали гаснуть звезды и засветлел восточный край неба. У родника неистовствовал соловей. Ярослав услыхал его из дальней дали, по голосу признал: наш, мол, рожновский. И шел на этот голос долго, может целый час, и все думал о красоте земли, величии и гармонии природы, о жизни, в которой человек - хозяин и творец - создает счастье.
Уснул он быстро под соловьиный свист, но был это не сон, а какая-то сладостная полудрема, сквозь которую он явственно слышал соловьиное пение и в то же время видел необыкновенные розовые сны. Такое состояние он испытывал впервые и боялся потерять его с пробуждением. Проснулся, как всегда, в семь часов, в приподнятом настроении. Начинался самый долгий, как путь до Луны, день в ею жизни. Еще до завтрака вместо зарядки он выстирал новейшую свою рубаху, светло-синюю, с двумя накладными карманами на груди и медными сверкающими пуговицами. Выутюжил костюм, до блеска начистил полуботинки. Но все это он наденет не сейчас, а после обеда, когда отравится в лесничество на совещание.
Афанасий Васильевич угостил свежим медом в сотах. Подкладывая Ярославу янтарный душистый ломоть, приговаривал:
– Кушай, не стесняйся. Майский мед самый что ни на есть полезный, потому как в нем содержатся все соки земли, от всех болезней лекарства.
При последних словах старик хитро подмигнул, и знак этот Ярослав принял за тайный намек: мол, лекарство от любви. "Врешь, старик, такою не бывает, потому как любовь не болезнь, а, напротив, само здоровье". Его мысли перебил Афанасий Васильевич, говоря с легким упреком:
– Скрытный ты парень, не доверяешь мне.
Ярослав покраснел, смутился. А Рожнов продолжал:
– Канавой делянку мою огородил. От других узнаю. А от тебя ни слова. На пастуха в суд подал - тоже молчок. Нехорошо так, хлопче. Не обижай старика. Не враг же я тебе, верно?
У Ярослава отлегло от сердца. Он поднял на Рожнова ясный преданный взгляд:
– Что вы, Афанасий Васильевич. Разве я могу вас обидеть? О пастухе не сказал потому, что не хотел вас волновать. О траншее - сам не знаю, почему не сказал. Забыл, наверное, простите.
– И улыбнулся неловкой обезоруживающей улыбкой. Старик вздохнул, но непонятно было, к чему относился этот вздох.
– За что ж прощать? Парень ты… да ладно, - с облегчением махнул рукой: - Не перехвалить бы. Но я горжусь…
Лесники собрались в половине четвертого. На Ярослава обратили внимание.
– Вырядился как на парад, - сказал Чупров, дружески обняв Ярослава.
– Для начальства, значит, - добавил Чур, не то с подначкой, не то с явным осуждением: сам он, впрочем, как и все остальные лесники, был одет в обычную повседневную, видавшую виды одежду. И Погорельцев обратил внимание на опрятный праздничный вид Ярослава; тоже решил, что нарядился тот по случаю приезда директора лесхоза. Похвалил молодого
Виноградов опоздал, и совещание началось в половине пятого. Ярослав намеренно занял место у самого выхода. Он уже беспокоился. Передние места пустовали, как это часто бывает на подобных собраниях и совещаниях, и Виноградов, сидя за председательским столом, попросил:
– Давайте, товарищи, поближе усаживайтесь. Товарищ Серегин, прошу поближе. Вот здесь свободные места.
– И указал рукой на стул.
Розовый от волнения Ярослав сделал было неловкое движение, но вовремя опомнился - остался сидеть у двери, Чупров прошел вперед. Совещание открыл Погорельцев. Он сильно волновался, делал какие-то странные движения, говорил минут десять сбивчиво, запинаясь, часто заглядывал в заранее приготовленную бумажку и, вконец измучившись, предоставил слово директору лесхоза.
Виноградов начал с сообщения о вчерашнем решении бюро горкома. Ярослав посмотрел на часы: было без четверти пять. Подумал: "Сколько он будет говорить? Не меньше часа. Если сразу после его выступления выйти и бежать бегом, то можно успеть".
Виноградов остановился на недостатках в работе лесничества и, в частности, лесников, приводил примеры, он говорил о любви к лесу, об ответственности, о принципиальности лесников. Помянул добрым словом Афанасия Васильевича Рожнова, назвал имя Серегина как серьезного, подающего надежды лесника и принципиального инициативного товарища. Ярослав сидел как на иголках и в мыслях торопил директора лесхоза: скорей, скорей закругляйся, и так все ясно. А Виноградов продолжал говорить спокойно, размеренно, точно нарочито хотел затянуть время. Ярослав посмотрел на часы: четверть шестого. "Что-то надо придумать, найти какой-то выход", - лихорадочно стучало в голове. Не прийти на свидание?! Исключается. Но что же делать, что делать? Хоть бы перерыв устроили - он просто скрылся бы без всяких объяснений. А Виноградов все говорит. Двадцать минут шестого. И неожиданная мысль: "А что, если мои часы отстают?"
Еще пять минут, и он выйдет, никому ничего не сказав. Объяснится потом, завтра.
Виноградов кончил внезапно, без предварительных закруглений. Двадцать пять шестого. "По-божески, говорил меньше часа", - мысленно похвалил его Ярослав. А Погорельцев поднялся, спрашивает:
– У кого какие вопросы к Владимиру Петровичу?
– Все ясно, вопросов нет, - негромко, но четко прозвучал голос Ярослава. Он даже сам удивился своим словам и особенно поспешности, и присутствующих удивил. Пожалел, что сорвалось необдуманно. Попробуй теперь уйди, и все поймут: куда-то торопится.
– Может, послушаем товарищей?
– переводя взгляд с лесничего на лесников, предлагает Виноградов.
– Вот и начнем с товарища Серегина… - Он что-то спросил у Погорельцева и продолжал: - Пожалуйста, Ярослав Андреевич…
Все пошло кругом: Ярослав не готовился выступать. Дали бы время собраться с мыслями, ну хотя бы пять минут. Но так неожиданно, вдруг… А его ждут, смотрят на него с нетерпеливым любопытством и товарищи-коллеги и начальство. И тут произошло то, что уже не однажды с ним бывало: Ярослав взял себя в руки, сказал самому себе: "Спокойно, Серегин. Разве тебе нечего сказать? Разве мало ты думал, бродя по лесу? Скажи об этом вслух". И он сказал: