Лесные солдаты
Шрифт:
– Мы били захватчиков раньше, бьём ныне и будем бить дальше, – патетически произнёс Чердынцев, прощаясь с Таней.
Патетическая фраза не вызывала у девушки-подростка даже слабой улыбки, хотя должна была вызвать, поскольку очень уж выспренно она прозвучала – ну совсем как речь командующего округом на первомайском параде. Таня церемонно поклонилась командиру, землянке его, хорошо протопленной, благодаря за хлеб и соль, за благодатное тепло, и вышла на улицу. Дорога ей предстояла долгая и тяжёлая – не всякий мужчина способен осилить её.
Мерзляков, проводив Таню, вздохнул
Возвращаясь, поддерживая плечом сползающий немецкий автомат, – очень неудобная штука в носке, комиссар думал, всё ли они перечислили в перечне своих нужд, отправленном Игнатьеву, не пропустили ль чего важного?
Кажется, всё. И насчёт взрывчатки сказали, и насчёт врача, и насчёт толкового минёра – в помощь Бижоеву, и насчёт продуктов, и насчёт лекарства… Мерзляков шёл в лагерь и по дороге, на ходу, загибал пальцы – будто верстовые столбы считал: и это попросили, и это, и то… Кажется, всё. Только вот будет ли толк от этого перечня нужд? Время покажет.
Но главное – не это, главное – их снова поставили на боевое довольствие, они опять в действующих списках. Вылететь из списков – штука страшная, это – конец жизни. Так, во всяком случае, считал Мерзляков.
Через три дня, вьюжной лешачьей ночью, когда невозможно было понять, где небо, где земля и вообще неведомо, что происходит с природой, группа Бижоева пустила под откос поезд с полновесной немецкой частью, в которой и танки были, и орудия, а солдат, получивших боевой опыт в Северной Африке, насчитывалось не менее пятисот… В общем, тридцать вагонов и восемнадцать платформ, плюс четыре теплушки, – длинный состав этот тянули два паровоза, – закувыркались под откос. Вместе с паровозами. Фейерверк получился такой, что на него слетелись все вороны, проснувшиеся в округе площадью километр на километр – никогда клювастые ещё не наблюдали такого диковинного зрелища. Да что там вороны – даже подрывники Бижоева, люди, уже успевшие кое-чего познать в жизни, тоже никогда такого не видели.
Грохот рвущихся железных конструкций, треск пламени, крики уцелевших людей, острое змеиное шипение пара, выхлестывавшего из расколотых котлов, вой осколков – в огонь угодили ящики со снарядами, рвались они пачками, десятками, особенно снаряды танковые, которые оказались нежнее артиллерийских – осколки рассыпались так густо, что у тех, кто уцелел после катастрофы, шансов выжить почти не оставалось – всё живое осколки рубили, будто топором. Бижоев со своими людьми предусмотрительно отошёл в лес, под защиту сосновых стволов – здесь осколков можно было не бояться.
– Вот это работа, – радостно потирал руки боец Овчинников, впервые попавший с группой подрывников в рейд, – на пять с плюсом! От такого подрыва даже сам Гитлерюга, сидючи в Берлине, икать будет.
Тут мрачный малоразговорчивый Бижоев глянул на него так, что Овчинников споткнулся на последних словах, они словно бы сами по себе втянулись внутрь, и Овчинников умолк. Бижоев поднялся с заснеженного пенька, на котором сидел, поймал глазами отблески пламени, рыжими
Через пару дней Ломоносов отправил своего человека на встречу с Октябриной Пантелеевой – надо было узнать, что о подрыве говорят в районе.
Разведчик принёс сведения важные: гитлеровские власти объявили в районе траур – слишком много солдат погибло, рельсовые пути восстанавливали без малого двое суток, но восстановили кое-как, на грубую живую нитку, наспех, для нормального восстановления потребуется не менее полутора недель. Но главное было не это, главное – немцы поняли, кто против них воюет, и собирались направить в лес, к берегам реки Тишки карательную экспедицию…
– Ну что, Андрей Гаврилович, – Чердынцев, выслушав сообщение, неожиданно улыбнулся, улыбка у него была какой-то незащищённой, по-пионерски открытой, мальчишеской, будто лейтенант был невоенным человеком, – что на это скажешь?
– А не опередить ли нам их?
– Молодец, комиссар, в корень зришь… Я тоже об этом думаю, – Чердынцев присел около печки, подкинул в полыхающее нутро несколько поленьев. Конечно, не командирское это дело – топить печку, с этим должен справляться ординарец, но ординарцев не было ни у лейтенанта, ни у Мерзлякова, поэтому печку топили они сами. – Соберёмся в кулак, всем отрядом выступим… Здесь оставим только двух человек, чтобы не дали землянкам вымерзнуть, больше не надо…
Комиссар привычно сгрёб усы в ладонь:
– И это верно.
На следующее утро, часа за полтора до рассвета, в Росстань ушли двое разведчиков: надо было поточнее узнать, в каких конкретно домах жили немцы, в каких – полицаи, где обитал районный начальник – бургомистр, или как его там величают, председатель управы, что ли? Чтобы потом не плутать вслепую и не хватать за шиворот невинных граждан. Пусть невинные граждане спят спокойно!
Хотя вряд ли они в ту ночь смогут спать.
Маленький солдат, провожал разведчиков, наказал:
– Чтобы одна нога там, а другая здесь. Времени нет. Предстоит операция.
Небо было чистым, в нём слепо помаргивали сухие, от холода сжавшиеся в льдинки звёздочки. В том, что на небе не было ни одного мутного пятна, Ломоносов увидел хороший знак. Ну а в том, что звёзды похожи на куски металлической окалины, на колотый лёд, виновата зима. По краю неба тревожно металась, то усиливаясь, то пропадая совсем, узкая багровая полоска: где-то что-то горело, может быть, даже рвалось, только не было слышно, иначе с чего бы так заполошно вспыхивать далёкому небесному огню?
И тишина лежала кругом, будто одеяло на земле, – плотная, пушистая, огромная тишина – ни одного звука. Даже людей, спавших рядом в землянках, не было слышно – ни вскрикиваний, рождённых худым сном, ни храпа, ни заполошного бормотанья, ничего… Словно бы жизни не было на земле – была она и не стало её. Ломоносов ещё несколько минут молча вглядывался в темноту, где исчезли, растворились его люди, разведчики, за которых он готов был голову опустить на плаху, лишь бы они вернулись целыми, потом развернулся и по тропке побрёл к своей землянке – утро вечера мудренее.