Лесовичка
Шрифт:
Последние молчали, смущенно поснимали шапки, картузы и, почесывая затылки, молча и сконфуженно глядели на молодую девушку.
— Что же случилось, наконец? Говорите же! — обратилась она к рослому, почтенному старику крестьянину, который все время удерживал своих односельчан от безумного поступка.
— Да что, матушка Наталья Денисовна, графинюшка молодая! — произнес старик, смущенно переминаясь с ноги на ногу. — Очертели людишки… Бог весть что задумали… Вот оно — вино-то!.. До чего не доведет…
И слово за слово он рассказал о случившемся.
С пылающими
— Дикие!.. Слепые!.. Жалкие люди! И этот ребенок, эта прелестная девушка могла… могла… внушить… вам…
Она не договорила, и целый поток слез хлынул из ее глаз.
Несколько минут она молчала, не будучи в силах произнести ни слова. Старая компаньонка шептала ей что-то на ухо по-французски. Графинюшка молча изредка кивала ей своей золотистой головкой.
И вдруг выпрямилась, точно стрелка, вся такая нежная, странная, воздушная. Подняла руку, махнула ею. Все стихло точно по волшебству… Все притаились, чуть дыша, приготовляясь слушать эту белую девушку, казавшуюся полночной грезой в ее бальном платье из газа и кружев.
— Темные вы, темные люди… — зазвенел ее нежный как звон ручья голосок, — неужели вы верите, что существует на свете какая-то нечистая сила, какие-то злые духи, домовые, лешие? Неужели никто вам не разъяснял, что все это суеверные предания? И как только могли вы подумать, что именно в этой бедной девочке скрывается какая-то нечистая сила и что она способна причинить вам зло?
Крестьяне слушали молча, с низко опущенными головами. Никто не решался возразить молодой графинюшке, иные, сознавая свою неправоту, другие — прямо из уважения.
— Ступайте по домам, — продолжала между тем белая девушка. — Ступайте и благодарите Бога, что Он не допустил совершиться страшнейшему преступлению, которое навсегда осталось бы на вашей совести… Какое счастье, что я поспела вовремя!
И она махнула рукой смущенным, переконфуженным крестьянам.
— Ужасно! — обращаясь по-французски к своей компаньонке, произнесла она вздрагивая. — Как еще темен наш народ!.. Просто уму непостижимо!..
— Не волнуйтесь, дитя мое, обратим лучше внимание на девочку! — тихонько, успокаивающим тоном, произнесла француженка.
— Да! Да! Бедное дитя! Подумать страшно, что случилось бы с него, если бы мы не подоспели вовремя! — ответила, вздрогнув, графинюшка и, еще крепче прижав Ксаню к себе, прошептала:
— Пойдем, девочка, не бойся, я отведу тебя к нам… Ты успокоишься у нас, бедная моя голубка!
Голос графинюшки был так ласков и нежен, так непривычно нежен для слуха Ксани, что она с готовностью решила бы следовать за этой златокудрой красавицей не только в дом, но и на край света.
Не говоря ни слова, она пошла за графиней, но вдруг зашаталась. В голове помутилось, в глазах пошли огненные круги, и, прежде чем кто-либо мог подхватить ее, Ксаня тяжело рухнула на землю.
— Ей дурно! — воскликнула молодая графиня и быстро нагнулась
— Поднять ее осторожно и отнести в усадьбу, в мою комнату… За мной!.. — повелительными нотками приказала Ната.
Несколько крестьян вышли вперед, подняли бесчувственную Ксаню и понесли ее со всей осторожностью следом за молодой графиней и ее гувернанткой, в графскую усадьбу.
Глава VII
Золотая неволя. — Первые тернии
— Тише! тише, ради Бога!.. Не испугайте ее… Она спит. Обморок перешел в сон…
И молодая графиня Ната, точно белая волшебница, встала между лежащей на турецкой оттоманке Ксаней и появившимися на пороге комнаты людьми.
Их было пятеро.
Граф Денис Всеволодович Хвалынский, высокий, изящный господин о чуть седеющей шевелюрой, во фраке и белом галстуке и, рядом с ним, хрупкая, изящная, стройная, красивая женщина, вся окутанная в облака белых воланов, рюшей и кружев.
Это была графиня Мария Владимировна.
Толстая, неуклюжая и рыхлая женщина лет пятидесяти в лиловом платье и черном переднике, Василиса Матвеевна, воспитательница графини и ее младших детей, теперь исполняющая роль экономки и домоправительницы графов, стояла немного поодаль за своими господами. Ее бывшие воспитанники остались на пороге. Двое детей, близнецов по двенадцатому году, брат и сестра, Наль и Вера, были хрупки, миловидны и изящны, как две дорогие фарфоровые статуэтки. Волосы девочки, уложенные на затылке в какой-то замысловатый узел, струились вдоль спины и плечей красивыми пепельными волнами, в то время как у мальчика, подстриженные в кружок, они вились затейливо вдоль матово-белого, совсем нетронутого загаром лица. Черты лица обоих детей были тонки, с неуловимой печатью надменности, присущей аристократам.
В комнате царил полумрак. Японский фонарик обливал ее таинственным светом, голубовато-прозрачным, как лунное сияние в летнюю ночь. Откуда-то издали, сладко замирая, неслись звуки бального мотива…
Графиня неслышной, быстрой походкой первая приблизилась к дивану, взглянула на распростертую на нем девочку и тихо ахнула:
— Боже мой! Что за очаровательное дитя!
И, помолчав немного, присовокупила:
— Завтра же я занесу ее на полотно, да, да, завтра же…
— Ради Бога, мама, не разбудите ее! — и графиня Ната, усевшись у ног Ксани, умоляюще сложила свои маленькие ручки.
— Нет, нет! Я только взгляну!.. Посмотри, — обратилась тем же шепотом графиня по-французски к мужу, — посмотри, Денис, что за красота!
Граф быстро приблизился к оттоманке, взглянул на спящую и тихо вскричал:
— Это она!
— Кто она? Кто она? — так и посыпались на него со всех сторон вопросы.
— Да она! Та, что стреляла в Буланку и спасла меня и Нату в ту грозовую ночь… Не может быть, чтобы я ошибся.