Лестница Иакова
Шрифт:
Игра могла продолжаться очень долго и так затягивала, что невозможно было остановиться. Бывало и так, что мы прекращали играть только тогда, когда слышали щёлканье бича: значит, был уже вечер, и Васька Кривой гнал козье стадо домой.
– А ну, шпана, по домам! – кричал Васька и резко взмахивал двухметровой плетью, извлекая оглушительный звук выстрела. – По домам! Не то попадетесь деревянным человечкам. Они вот-вот выйдут на охоту.
Васька, козий пастух, был не местный, а из дальнего села, где жили кацапы – так называли русскоговорящих переселенцев, большая
С восходом солнца Васька громко хлопал своим бичом, сбивая своенравных животных в стадо, и гнал их на пастбище. Было ему лет девятнадцать, может, двадцать. На круглом лице его начинали прорастать жиденькие усишки и несколько волосин бороды, которые он, как принято у кацапов, не брил. Ходил он, сильно припадая на правую, вывернутую наружу, ступню, за что и прозван был Кривым.
Денег почти ни у кого из владельцев коз не было. Поэтому пастушил Васька за еду и ночлег, и по окончании сезона с ним рассчитывались тоже натурой: кто козьим сыром, кто салом, кто одеждой.
Васька был чужаком в нашей магале, у него не было ни друзей, ни приятелей. Взрослые считали его порченым, а мы, малышня, побаивались и сторонились его. Но разными хитростями он всё же приманивал к себе, и время от времени мы общались с ним.
Главной приманкой было то, что Васька знал много интересных историй. Да и рассказчик был редкостный. Обычно, когда пацанва рассаживалась вокруг него, он доставал из кармана брезентовой куртки мешочек с махоркой, сворачивал толстую козью ножку и, не торопясь раскурив, начинал повествование. Он обстоятельно, с разнообразными страшными подробностями рассказывал о ведьмах, чертях и домовых, уверяя, что сам был участником многих приключений и не раз видел всякую нечисть. Нередко выяснялось, что ведьмами были его близкие знакомые и даже родственницы, а с оборотнем, дядькой Матвеем, он даже как-то возил жито на мельницу. Изредка Васька прерывал свой рассказ и, обращаясь к кому-нибудь из слушателей, ласково говорил:
– Борьця, будь другом, заверни вон ту козу к стаду. Долбани её палкой по рогам.
«Друг Борьця», он же Борик Донцов, пулей мчался к непослушной козе и быстро пресекал её антиколлективные поползновения, используя длинную Васькину палку-герлыгу.
По возвращении Борика ждал щедрый «подарок»: Васька протягивал ему свою козью ножку и разрешал затянуться раза два-три. Семилетний Борик, польщенный таким вниманием к собственной персоне, затягивался махорочным дымом, кашлял с непривычки, на что Васька замечал:
– Молодец, крепкий казак. Атаманом будет.
Через Васькину школу приобщения к тайному обществу курильщиков махорки прошли почти все пацаны. Я не был исключением. Само курение не доставляло никакой радости, наоборот, в первое время было противно, некоторых тошнило. Счастье было в другом: публично тебя удостаивали похвалы и признавали достойным быть равным среди равных, способным
В устах Васьки Кривого легенды о деревянных человечках обрастали новыми и новыми подробностями. Он рассказывал, как однажды – дело якобы было совсем недавно, в позапрошлом году, – на его глазах трое деревянных человечков напали на стадо коз, поймали одну, разодрали на части и тут же сожрали. «Звали её Зойка. Когда её поймали и начали раздирать, она страшно кричала, – повествовал со слезой и дрожью в голосе Васька. – Как она кричала! Как она бедная кричала! Прямо как человек».
Но однажды произошла история, которая напугала меня и моих корешков и сильно подорвала веру в Васькины рассказы.
Мы слушали очередную Васькину байку и не заметили, как пошел дождь. Из пацанов нас было трое: Иван, Валька и я. Дождь усилился, и Васька Кривой на этот раз никого не стал ни о чем просить, сам побежал, хромая, за козами и через некоторое время с руганью и матом загнал их в овраг, где животные, повинуясь какому-то инстинкту, сбились в единую плотную массу.
Дождь все припускал, а на каждом из нас кроме сатиновых трусов не было ничего. Бежать до дома – далеко. Надо было где-то прятаться. По краям оврага рос мелкий орешник, и мы втроем забились в него.
Так прошло около получаса. Небо заволокло чёрными тучами, которые временами разрывались такими зигзагами молний и такими мощными раскатами грома, что каждый из нас готов был со страху молиться всем силам небесным.
Наконец, дождь понемногу стал утихать. Но было темно так, будто наступил поздний вечер. И резко похолодало.
Васька, в отличие от нас, был экипирован неплохо: на нем помимо рубахи и штанов была брезентовая куртка и на голову накинут холщёвый мешок, сложенный в виде капюшона. Время от времени он, ковыляя, куда-то удалялся, потом, заглянув к нам в орешник, обеспокоенно говорил:
– Ох, братки мои, чего-то мне не по себе.
Вид у Васьки был необычный, внушающий тревогу.
Что-то нехорошее то ли затевалось, то ли уже происходило …
Дождь продолжал моросить, но казался более холодным, чем раньше. Козье стадо стояло смирно, не двигаясь. Васька с озабоченным лицом опять уходил и приходил и всё охал, глядя, как мы жмёмся друг к другу, чтобы согреться.
– Что делать будем? – причитал он. – Боюсь я за вас. Как бы эти проклятые деревянные люди не появились.
Артист он был ещё тот.
От холода и Васькиных причитаний у меня начался колотун. Нагнал-таки он на нас страху.
Васька опять куда-то уковылял, но не прошло и минуты, как он закричал сумасшедшим голосом:
– На нас напали! На нас напали! Вот они, звери, я их вижу!
Мы с ребятами сидели в кустах, не шевелясь. Нам совсем не было видно, что там наверху происходит.
А Васька бегал где-то поблизости от оврага и кричал:
– Вот они, гады страшные! Они идут на нас! Пацаны, прячьтесь, я вас в обиду не дам. Пацаны, не высовывайтесь!