Лестница в небо
Шрифт:
Серебряная вилочка дотягивается до грибков, накалывает верхний и несёт его в рот, попадая куда, грибок сам ныряет в желудок, принося чудный вкус, смешивающийся с послевкусием водки «Парламент» и оставляющий не только во рту, но и в мозгах неизгладимое впечатление.
Внутренний голос мечтательно застонал! А Александр Иванович аж легонько крякнул от удовольствия: очень уж реалистичной сложилась картинка. Сидящие рядом пассажиры, кажется, его не услышали. Похоже, что большинство пассажиров дремали, а может, и спали – рейс автобуса был уж очень ранний. Да и что только не привидится в жару на удобном сидении междугороднего автобуса в укачивающем ритме колёс, непрестанно считающих с помощью одометра, оставшееся позади шоссейное полотно.
Александр Иванович начал тоже тихонечко дремать. Автобус ехал медленно через какое-то село. Людей на улицах и вдоль дороги не было видно. Только один раз унылый пейзаж неухоженной деревни был озвучен отчаянным лаем своры свободных от поводков, ошейников и окриков хозяев собак, метров сто пробежавших
Иваныч с грустью вспомнил своего любимого пса Марселя, который жил у них с Любаней почти четырнадцать лет. Марсель был тойтерьером, маленькой, но боевой собакой, никого не боявшейся, а по уму фору дал бы некоторым представителям хомо сапиенс. Умер Марсель тихо, ночью, никого не побеспокоив, на своём месте около входной двери. Было это за полтора месяца до страшной и несправедливой смерти жены. Видимо, в воспоминаниях о Марселе наш пассажир автобуса заснул, и ему приснился неожиданный сон. Он сидел у электрического современного и красивого камина, с точностью воспроизводящего пылающий огонь, и держал в руках последнее письмо собаки. Любаша готовила на ужин так любимые мужем драники. Александр Иванович надел очки и начал читать: «Я, Марсель Александрович, известный нашим соседям и знакомым как Марсель, чувствуя, что срок жизни, отведённый мне судьбой, подходит к концу и осознавая приближение смерти, решил оставить тебе, моему любимому хозяину, это моё письмо со словами любви и преданности. Мне нечего завещать тебе. Собаки не собирают земных богатств и не мучаются от мыслей о способах их сохранения. Я прошу тебя вспоминать меня иногда, но не скорбеть обо мне слишком долго. Я не хочу быть причиной твоих страданий после моей смерти. Помни, что благодаря любви твоей и Любочки и вашей заботе обо мне, я прожил такую замечательную, радостную и долгую жизнь, о которой только может мечтать собака. На прощанье, дорогой хозяин: когда бы вы ни пришли с Любочкой на мою могилку, скажи с лёгкостью в сердце: «Здесь покоится пёс, которого мы любили и который любил нас». Я услышу это в своём вечном сне, и даже он не помешает моей душе благодарно и беззвучно тявкнуть»…
3. Храм Архангела Михаила
– Остановка – Храм! Заречное! Выходит кто? Заречное!.. – Александр Иванович очнулся от сказки, в которой только что был, вскочил, вскрикнул: – Я выхожу! – и на шатающихся от сна ногах устремился к выходу. Главное, он не забывал тащить с собой две сумки своих домашних приготовлений: что для могилки Дениса, что для настоятеля храма Палыча, что для себя – в дорогу, на целый день.
…Время, было, начало десятого, и наш москвич решил сразу сходить в храм, вход на территорию которого был метрах в пятидесяти от остановки, тем более что настоятеля он предупредил о своём приезде.
История небольшого села Заречное уходит корнями в далёкий XIV век. В центре села, на берегу чудного пруда, возвышается величественный храм Архистратига Божия Михаила. Здание было сложено из кирпича с белокаменными деталями и оштукатурено. Массивный четверик храма завершён крупным световым барабаном, покоящимся на внутренних пилонах. К храму примыкает двухъярусная колокольня. Северный и южный фасады украшены портиками. Внутри храм очень просторный и светлый, а по художественным достоинствам просто уникальный. Со святой горы Афон были привезены иконы Богоматери «Скоропослушница» и великомученика Пантелеймона. При закрытии во времена советской власти Христорождественской церкви в соседнем селе сюда была перенесена икона Богоматери «Отрада и Утешение».
…Храм Архангела Михаила действительно необыкновенный, с необыкновенной историей, в которую включены имена людей, трудами и молитвами своими созидавшими и сохранившими святыню…
В этот храм и шёл наш герой, выйдя из автобуса на остановке. Дорожка от остановки до ограды с коваными решётками на белокаменном фундаменте не занимала и десяти минут. Александр Иванович был крещён родителями в детстве и в Бога верил. Но верил не истово, слепо и фанатично, а спокойно, уважительно и уверенно, как верит в отца сын, зная, что отец рядом, что он никогда не бросит, а справедливо подскажет, протянет руку и поможет, и, если ты заслужил, простит грехи и проступки. Иваныч не держал постов, слабо знал календарь церковных праздников, но основные, конечно, помнил и отмечал. Да и молился он дома каждый день, зажигая свечу из коробочки с надписью: «Свечи для домашней молитвы» и собирая у себя на столе самые главные и любимые им иконы: Иисуса Христа, Божьей Матери «Нерушимая стена», Николая Чудотворца и великомученика Пантелеймона. Ещё очень любил Александр Иванович икону «Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья», так как узнавал в одной из сестёр на иконе свою жену Любу, а в другой сестре – Любину единокровную сестру Веру. А всего их было родных сестёр три– как на иконе. Хотя третья их сестра была не Надежда, и отношений с ней он не поддерживал. Причины для этого были, но возвращаться к ним не хотелось даже в мыслях.
В этом проклятом високосном пандемийном 2020 году потерял он по причине коронавируса жену свою Любовь, которую страшно любил, и с которой прожили они вместе больше тридцати шести пяти лет,
Вот какой рассказ услышал в тот раз Женя от своего друга, будучи проездом в Москве и остановившись на сутки у Александра Ивановича дома. «После смерти жены Любаши в реанимации городской больницы с диагнозом COVID-19 состояние нервной системы моей стало просто безобразным. Временами я не хотел, но кричал по-настоящему от боли из-за её смерти. Пришлось обращаться к невропатологу. Таблетки, рецепт на которые я получил у врача, я пил дисциплинированно где-то полгода, понимая, что без них, один, я с этим горем не справлюсь. К седьмому месяцу таблетки видимо начали действовать «по полной», я немного успокоился, так как понимал, что постоянные истерики, а именно так назвала мои непроизвольные крики врач, до хорошего не доведут. А попадать в дурдом, по понятным причинам, не хотелось. Женя, я каждый вечер после Любиной смерти начал молиться святым и Господу нашему Иисусу Христу за упокой души её и просить принять её в царство небесное. В мае чувства мои несколько изменились: я перестал плакать, смотря на Любины фотографии и молясь за упокой её души. Но каждую секунду, свободную от мыслей по работе или домашних дел, а частенько и параллельно с этими мыслями, я видел картинки её присутствия в тех или иных местах или обстоятельствах нашей совместной жизни, слышал её голос, видел её улыбку, узнавал её жесты, походку, движения. Знаешь, Жень, когда старца Симеона Афонского спросили: «Кто лучший в жизни учитель?», он ответил: «Страдание!» Оказывается, страдание тоже может быть учителем и лекарством. И я почувствовал, что не могу с сухими, без слёз, глазами смотреть на Любашины фотографии. Я просто хотел во время молитвы и находясь напротив её чудной фотографии на компьютере, плакать, но таблетки продолжали делать своё успокаивающее дело. И я от них отказался. И то, чего я хотел, – я добился. Теперь каждый вечер я опять плакал у икон и её фотографии. Пришло понимание слова «мазохизм». Это сладкое чувство боли и страдания по страшному поводу гибели жены. Не знаю, можно ли назвать это мазохизмом. Я его раньше представлял по-другому. Но то, что после молитв и слёз приходило на время успокоение, – это точно. Телефон, настроенный продвинутой внучкой, каждый день ровно в одиннадцать часов напоминает мне, что пора пить таблетку, – ту самую, успокоительную, и я каждый день ровно в одиннадцать часов выключаю заставку – напоминание на экране телефона – и работаю дальше, чтобы вечером со слезами встретиться с фотографией Любани и иконами святых. Я предполагал, что мазохизм – это осознанное нанесение самому себе ран и увечий. Видимо, бывает ещё и духовный мазохизм? Нужно ли с ним бороться? Если нужно, то как? Таблетками? Идёт второй года после смерти Любы, может, через какое-то время придёт понимание, как дальше жить и на что и кого ориентироваться, кроме Бога и фотографий, запечатлевших мою жену-красавицу! Вот так, Женечка! Вот так и живу. А теперь давай за упокой души Любы выпьем вина по рюмочке».
После того как рюмочка действительно очень вкусного вина была выпита, Саня услышал от своего друга: «Знаешь, дружок, я не уверен, что слёзы помогут твоей Любаше попасть в царство небесное. Ты бы сходил в церковь, поговорил бы с батюшкой. Может, знаешь кого-то поблизости. Церквей-то в Москве немало!» Не очень-то и прислушался в тот раз к словам друга Александр, а сейчас по дороге в храм вдруг вспомнился тот разговор…
Храмовая территория была заботливо ухожена: дорожки, выложенные красивой тротуарной плиткой, чисты, на газонах цвели розы разных цветов и размеров. Украшали земельный участок и вечнозелёные можжевельник, и туя, а ещё низкорослая черёмуха, совсем низкие деревья, название которых Александр Иванович и не знал, с большими ярко-красными, сиреневыми, белыми и светло-голубыми цветами. Кроме этого, ещё множество цветущих мелких астр, садовых ромашек и петуньи радовали глаз посетителей храма и их души. Очарован околохрамовой красотой был и Иваныч.
4. Беседа с настоятелем храма
Перекрестившись на ступенях храма, поклонившись в пояс изображению Христа над двухстворчатыми входными дверями, высокими, отделанными медными ручками и петлями, горящими на солнце, Иваныч вошёл в храм. Внутри храм, показавшийся ему полутёмным после яркого, солнечного уличного света, встретил его божественной тишиной и приятной прохладой. В душу сразу проникал запах ладана и вид кружками выстроившихся горящих свечей на паникадиле, у икон Иисуса, Божьей Матери и почитаемых святых. Войдя в храм, Александр Иванович сразу начал подниматься по широкой деревянной лестнице с великолепными резными балясинами и перилами. На втором этаже он подошёл к массивной двери с табличкой «Настоятель храма» и постучал аккуратно и не назойливо. Услышал: «Войдите!» – открыл дверь и вошёл в достаточно просторный светлый кабинет, в котором он уже не единожды был, в том числе и при жизни брата Дениса.