Лестница Янкеля
Шрифт:
– Ой, – подхватил второй, – нам не отвечают…
– Гражданин, не спите… – затряс он меня. – Трамвай приехал на последнюю остановку.
– Пройдемте для беседы в более подходящее место, – сказал второй, щегольнув цитатой из фильма “Путевка в жизнь”, которую любила в этих случаях повторять местная шпана.
– Никуда не пойду, – смело сказал я, но в этот момент чья-то тяжелая рука легла мне сзади на плечо:
– Кончай бузить, пошли… – и чуть ли не вместе с креслом подняла меня на ноги.
Меня оттащили под
– Ай, Абрам, – заговорил тогда немного подвыпивший парень средних лет с затекшим глазом, разглядев меня, – если денег нет, то покажи обрез!
Толпа довольно загалдела. Идея пришлась по душе.
– Не покажу! Пустите меня, – сказал я, отступая к стене и готовясь к чему угодно, даже к смерти.
– Покажи, покажи свой кулацкий обрез, Абрамка! – раздалось со всех сторон.
С каждой минутой страшные рожи, совсем молодые, постарше, с фиксами и без, украшенные разными увечьями (тяжело дается хулиганская жизнь), подступали все ближе и ближе. Все было кончено, наконец-то я встретился с самыми главными стражами, караулившими грешника на его неверных путях, так что теперь мне не помог бы ни Д’Артаньян, ни Зорро. Но здесь неожиданно в центр протиснулся неприметный мужичок в подрезанной шинели.
– Чего у вас тут? – спросил он.
– Да вот просим Абрамку обрубок показать, а он не хочет…
– Карманы проверили?
– Пустой.
– Ну, раз пустой, так чего над человеком глумиться? – заговорил новый дядя больше с интересом, чем со злобой. – Чего так заплутал? Мамка-то знает, куда пошел?
Это был вопрос, но я совершенно не знал, что отвечать и надо ли…
– Домой давай беги! – сказал он, хитро подмигивая. – И поставь свечку своему еврейскому богу, что я сегодня добрый! А остальным – расходиться…
Некоторым такая развязка не очень пришлась по душе, но, видимо, удачно появившийся человек был у них за главаря. И через минуту под лестницей никого не было, кроме меня. А я продолжал стоять спиной к стене и думал, что теперь, наверное, никакая сила на свете не сможет заманить меня обратно в зал. Двери захлопнулись, и я пошел домой. После этого мы ходили смотреть фильмы только большой компанией, но у меня до сих пор пробегает по коже холодок, когда во время сеанса кто-то входит в зал. Так что можно сказать, что в кино я по-прежнему продолжал ходить, а в “киношке” не был больше уже ни разу.
Спустя много лет я рассказал Левке-Химику про всю эту историю. Он опять был мной сильно недоволен.
– Янкель, – говорил он, – это был тебе знак… Предупреждение…
– Какое предупреждение?
– Ну как какое? Чтобы ты не связывался!
– С чем не связывался?
– Со
– Не понимаю…
– Ты где работаешь?
– В кинотехникуме…
– Ну, вот! Тебе не надо там было работать. Вообще ничего этого не надо, что ты сам себе напридумывал. Тебе говорили, а ты не понял. Это же почти что самоубийство, что ты сделал!
Левке вообще не нравилось, как я живу.
Эта история так и осталась историей без конца (прости за двусмысленность). Я вернулся домой и лег спать, чувствуя, как поднимается обида на целый мир, но в то же самое время меня охватывала радость от того, что, по крайней мере, на этот раз все закончилось и не надо было ломать голову над объяснениями. Можно просто отодвинуть будущее еще на какое-то время, хотя времени уже больше не оставалось совсем. Как выяснилось.
Однажды летом, после окончания школы, мы гуляли с Костькой Панковым (Зерой), Парикмахером и Костылем по улице, разговаривая на одну интересную тему: в ближайшие дни Игорь Новиков (Седой), брат нашего Царька, должен был приехать к своей невесте, которая на тот момент сильно загуляла.
– Вот ведь, – философствовал Костька, – как оно бывает. Думает, что едет к невесте, а тут – шиш с маслом. Будет сильно удивлен…
Игорь уже два года учился в одной из военно-морских академий в Ленинграде. Приезжая на побывку, каждое утро он выходил во двор с табуреткой, ставил ее ножками вверх и, опираясь на них, выжимал стойку. Это было красиво, и мы все завидовали ему.
Услышав новость про приезд Седого, Парикмахер и Костыль закивали головами, а Янкель процитировал:
Господа! Если к правде святой
Мир дороги найти не умеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!
Костька задумался.
– Знаешь, Мухрым, о чем я недавно подумал? – заговорил он спустя некоторое время. – Ты ведь читал Горького “На дне”?
У Зеры были большие проблемы с учебой, так что большую часть книг по школьной программе он читал в конце года, чтобы спастись от двойки.
– Читал, разумеется, – ответил я. – Откуда ж тогда я знаю про “сон золотой”?
– Ну, да… Так вот, мне пришло в голову, что “На дне” – это про нас.
– Как про нас?
– Ну, про всех нас. Про Первый проезд. Ты посмотри – живем почти что вместе, все друг друга знаем… У каждого свои дела…
– Да брось ты, – говорю. – Это пьеса – про людей, выброшенных из жизни, у которых все хорошее либо позади, либо – “сон золотой”.
– Это тебе Ильинична (наша школьная учительница по литературе) наплела небось. Нормальный человек до этого не додумается…
– Нет, мне и самому так кажется.
– Я говорю не про содержание, – настаивал Костька. – А если в общем сравнивать. Я, между прочим, нашел даже прямое сходство.