Летающие качели
Шрифт:
– В этой новой создавшейся ситуации я бы не хотел ставить в двойственное положение себя, и Ирку, и мою новую любовь, – продолжал Один, вдохновленный пониманием друга. – Это будет унизительно для всех троих. Я решил объявить Ирке, что я от нее ухожу. Разговор может быть тяжелый, поэтому будет лучше, если ты пойдешь со мной.
– Куда? – уточнил Другой.
– Ко мне.
– А зачем?
– Я же только что сказал: я хочу объявить своей жене, что я от нее ухожу.
– Если ты хочешь объявить своей жене,
– Почему? – не понял Один.
– Потому что сегодня утром твоя жена ушла от тебя ко мне. Теперь она моя жена.
По Лебяжьей канавке плавали чайки. Они были крупные, как утки, и не белые, а рябые. Один никогда не видел прежде таких чаек – должно быть, они перелетели с Финского залива на Неву, а с Невы перебрались на Лебяжью канавку.
Один смотрел на чаек и приспосабливал новую информацию к своей нервной системе.
– А почему я об этом ничего не знал? – спросил он после молчания.
– Я специально вызвал тебя, чтобы сказать. Сейчас ты уже все знаешь.
– А почему ты сразу не сказал?
– Я хотел, но ты все время сам говорил. Мне некуда было слово вставить.
– Хорош друг, – брезгливо сказал Один. – А я тебе верил.
– Я перед тобой безупречен, – заявил Другой. – Я давно любил Ирку, но моя любовь ни в чем не выражалась. Она даже не подозревала, что я ее люблю.
– А что ты в ней нашел? – заинтересовался Один.
– Она очень красивая.
– Кто? Ирка?
– У нее на лице выражение наивной доверчивости, и она постоянно задает глупые вопросы.
– Да? – раздумчиво спросил Один, как бы припоминая свою жену. – Ты не ошибаешься?
– Нет. Я почти убежден.
– Странно… А почему она ушла? Что она говорит?
– То же, что и ты.
– Ну все-таки… – выпытывал Один.
– Она говорит, что хочет быть женщиной, а вынуждена быть мужиком. У нее свободное расписание. Ты ей ничего не запрещаешь. И эта свобода – уже не свобода, а одиночество. И когда она думает, что надо так жить еще двадцать – тридцать лет, то она падает духом, и ей хочется лечь и заснуть на этот период летаргическим сном.
– Какая низость!
– Что именно?
– Говорить так о собственном муже.
– Она же не всем это говорит. Только мне.
С Лебяжьей канавки был виден Инженерный замок, в котором когда-то убили Павла Первого. Сбоку раскинулся Летний сад со статуями. Громыхал пузатый трамвай, который за глаза зовут «американка».
И казалось, что и трамвай, и сад, и замок были глубоко равнодушны к индивидуальной судьбе отдельного человека и имели выражение: ну и что?
Тебе плохо. Ну и что?
– Пойдем! – сказал Один, и друзья-соперники зашагали широким шагом в сторону реки Фонтанки, которая во времена Петра звалась «Безымянный Ерик».
Ирка сидела
Когда вошли Один и Другой, она положила в книгу закладочку, чтобы потом легче найти нужную страницу.
– Ты что расселась, как у себя дома? – недовольно спросил Один.
– А я у себя дома, – сказала Ирка. – Теперь это мой дом. Другой – мой муж. А ты – наш друг.
– Я прошу тебя объяснить свое поведение! – потребовал Один.
– Разве Другой тебе ничего не сказал?
– Другой – посторонний человек. Мне не о чем с ним говорить. А ты – моя жена. Я у тебя спрашиваю.
– Если коротко, то я люблю Другого, – сказала Ирка. – В этом все дело.
– Глупости! – сказал Один. – Ты не любишь Другого. Ты в него влюблена, а любишь ты меня.
– Я тебя ненавижу! – призналась Ирка. – Ты мне надоел до ноздрей.
– Да, ты меня ненавидишь, – согласился Один. – Но ты все равно меня любишь. Мы прожили с тобой двенадцать лет, от молодости до зрелости. У нас с тобой общий ребенок, общее имущество и общая испорченная жизнь. Мы с тобой глубокие родственники, а родственников не бросают и не меняют.
– Все равно я люблю Другого, – упрямо сказала Ирка.
– Это несерьезно! Любовь – это любовь. А жизнь – это жизнь. И не надо смешивать.
– Не слушай его, Ирка, – сказал Другой. – Любовь – это и есть жизнь, а жизнь – любовь. Тут как раз все надо смешивать.
– А двенадцать лет? – спросил Один. – А нашу общую испорченную жизнь стряхнуть, как сопли с пальцев?
– Как ты говоришь! – упрекнула Ирка.
– А как ты поступаешь? Сейчас же собирайся – и пойдем домой.
– А что мы будем делать дома?
– То же, что всегда. Я смотреть по телевизору хоккей, а ты трепаться с подругами по телефону.
– Ты будешь смотреть хоккей и трясти на ноге тапок?
– Скорее всего.
– Боже, какая тоска…
– Ты замечаешь, как ты дышишь? – спросил Один.
– Нет. А что?
– Вот так и семейная жизнь. Она должна быть обычной и незаметной, как дыхание. Тогда она высвобождает в человеке творческие силы. На страстях живут одни бездельники.
– Не соглашайся, Ирка, – попросил Другой. – Мы с тобой сейчас пойдем на Неву и покатаемся на пароходике.
– Если ты будешь совращать мою жену, я тебя ударю, – предупредил Один.
– А я тебе отвечу, – предупредил Другой.
– Мальчики, если вы раздеретесь, я буду вынуждена принять сторону моего первого мужа.
– Почему? – обиделся Другой.
– Потому что он голодный.
– Ну и что, я тоже ничего не ел с утра.
– Но с ним я прожила двенадцать лет, а с тобой три с половиной часа.
– Пойдем! – потребовал Один. – Я не могу больше ждать. Через двадцать минут матч «Спартак» – ЦСКА.