Летчики
Шрифт:
Эту задачу я возлагаю на Бекетова и на вас, Нина Павловна. Местность там трудная. Придется с нашим проводником пойти.
— Ничего, Вениамин Львович, — успокоила его Нина, — я соскучилась по работе. Горы меня не напугают. И по расщелинам прыгать я теперь научилась…
— Вот и хорошо, — одобрил Хлебников и опять водворил на нос очки, — на днях знакомился с наметками вашей диссертации. Это, так сказать, абрис, набросок, но весьма и весьма обещающий. Учтите, что на защите я постараюсь быть вашим оппонентом. А я оппонент строгий, и даже весьма. Если вам удастся подкрепить свой замысел интересным анализом, работа удастся несомненно. Словом, дерзайте, не боги горшки обжигают.
Хлебников по-восточному сверху вниз провел ладонью по своему узкому морщинистому лицу. Таким движением старики обычно разглаживают бороду. Но ни бороды, ни усов у профессора
День в лагере изыскателей начинался рано, когда солнечный диск еще не поднимался над зубчаткой ледниковых гор, а лежал гораздо ниже их, краснея в далеком, рассекавшем хребет ущелье. Казалось, веселое солнце выспалось на дне этого ущелья и вместе с предутренним туманом всплыло оттуда, как большой воздушный шар. Гнусаво и протяжно кричал ишак по прозвищу Мунька, это заменяло сигнал подъема. Мунька был аккуратен: кричал трижды в день — на рассвете, в полдень и вечером в одно и то же время, до того точно, что по нему можно было проверять часы. Мунька и сторожевой волкодав Дичок были единственными животными в лагере изыскателей.
Заслышав утренний Мунькин крик, обитатели лагеря выбегали из палаток, чтобы поплескаться в бурливом потоке, протекающем в самом конце поляны. После умывания завтракали, и начиналась работа.
Нина быстро освоилась в лагере. Профессора Хлебникова она знала давно. Аня Березова оказалась добродушной и немного застенчивой, ее постоянно дополняла своим щебетом белокурая Наточка. Инженера Мотовилова Нина не особенно уважала и, когда оставалась наедине с женщинами, называла «неисправимым циником». Для этого, как ей казалось, были все основания. Когда Нина поступала в институт, Мотовилов был уже на последнем курсе, слыл хвастуном, задирой и чуть ли не самым легкомысленным студентом, хотя учился на одни пятерки и успешно защитил диплом. Ему не нравилось простое имя Никита, и еще с четвертого курса все окружающие звали его Ник. Мотовилов считался неплохим инженером-изыскателем. Он каждый год выезжал с партиями, но, как правило, ни с одной из них не работал по два сезона. Нику Мотовилову было все равно, где работать: в Воркуте или в Северном Казахстане, в болотистом Полесье или в горах Кавказа, лишь бы были подходящими условия. Если хорошо платили, он работал лучше, если платили мало, он старался поскорее сменить адрес одной изыскательской партии на другую.
Тридцатипятилетний холостяк, он не нажил друзей, хотя и тянулся всегда к людям. Когда представлялась возможность, он любил на широкую ногу кутнуть, причем денег, вынутых из кармана, никогда не считал и никому не разрешал расплачиваться. Он мог в один раз выложить в ресторане всю свою месячную зарплату, рассчитываясь за случайных собутыльников, а потом, коротая дни до получки, вспоминать об этом без сожаления, приговаривая с улыбкой: «Дали мы в ту ночь антраша, ничего не скажешь». Ник мог занять у товарища крупную сумму и отдавать ее на протяжении года, а то и больше. Собственно говоря, он всегда был в долгах. К нему и сюда, в горы, приходили письма со штемпелями разных городов. Авторы этих писем напоминали о давно взятых в долг маленьких или больших суммах. Мотовилов читал эти письма улыбаясь, лениво покусывая мундштук маленькой трубочки желтыми прокуренными зубами и посвистывая. Если в каком-либо из писем содержались очень крепкие выражения, Ник щурился, словно что-то взвешивая в уме, и наконец изрекал:
— А Степке, пожалуй, и впрямь надо деньги вернуть. С прошлого года ждет. Такое стоическое терпение достойно награды. Конечно, не все четыреста, а двести переведу в первую же получку.
Но приходил день зарплаты, и Мотовилов решал:
— Жирно ему двести. Хватит и ста на первый случай, продержится.
И отправлял перевод с поцелуями и приветами, с красноречивым заверением выслать остальную сумму «на днях».
Вероятно, чувствуя неприязнь Нины, Мотовилов никогда не отпускал по ее адресу тех вольных шуточек, за которыми не лез в карман, разговаривая с Аней или Наточкой.
Был еще один человек в экспедиции, присутствие которого постоянно чувствовала Нина. Она никогда не вспоминала об этом человеке, если его не было рядом, но стоило лишь ему появиться, как в ней просыпались далекие воспоминания. Открытое лицо Бекетова, его умный прямой взгляд и всегда отдающая добродушием улыбка сильного, здорового человека не могли вызвать недоброжелательства. Но большие синие глаза смотрели с плохо скрытой тоской.
С Игорем Бекетовым Нина вместе
— Да, женюсь. В четверг приглашаем на свадьбу. Будем с Ириной рады…
Злые языки стали говорить о Бекетове: «Это он не на Ирке, а на ее трехкомнатной московской квартире женится, да на заслугах покойного папы. Вот посмотрите, останется в главке, и дело с концом. Карьерист».
После смерти отца у Иры действительно осталась в центре Москвы трехкомнатная квартира со всеми удобствами… Но Бекетов опроверг эти предсказания. Защитив на «отлично» дипломный проект, он уехал на север в самый далекий, труднодоступный район. Ира осталась в Москве и родила сына. Два года спустя Бекетов был зачислен в экспедицию профессора Хлебникова, в ту самую экспедицию, с которой выехала и Нина. Они встретились в Москве, оба повзрослевшие, начавшие самостоятельную жизнь.
— Здравствуйте, Игорь Николаевич, как здоровье Иры? — первая заговорила Нина. Но Бекетов отвечал неохотно, и Нина сразу почувствовала, что ему неприятны эти расспросы.
Так было перед отъездом из Москвы. Здесь же, в затерянном горном лагере, Нина все чаще и чаще стала замечать на себе его пристальный внимательный и, как ей казалось, тяжелый взгляд.
ГЛАВА ПЯТАЯ
«Родной мой Сережа, — читал Мочалов. — Я уже добралась до места назначения. Была в нашем гнездышке, все вымыла и вычистила и за беспорядок на столе тебя побранила. Только не строго. Опасаюсь лишь, что мои труды уничтожит пыль. В ветреные дни она набивается во все щели.
Завтра мы уходим на несколько дней в горы на топографическую съемку. Страшно скучно без тебя, и все мои мечты сейчас только о будущей встрече. Когда вернешься в Энск, дай об этом знать. При первой же возможности вырвусь к тебе. Не болей и не грусти слишком много. Грусти ровно столечко, сколечко не мешает твоей работе. Целую тебя, бесценного. Твоя Нина.»
Подполковник Мочалов читал это письмо, стоя на твердых плитах бетонированной дорожки аэродрома невдалеке от стартового командного пункта. За его спиной сновали техники и механики, проносились керосинозаправщики, в будке СКП звонили телефоны. А он стоял, отвернувшись от суетящихся людей, с таким видом, словно до всего этого ему не было ровным счетом никакого дела.
Время от времени к Сергею подходил то один, то другой офицер, коротко рапортовал, получал указания и быстро отходил.
Низкий гудок автомашины отвлек Мочалова от письма. Сергей Степанович поднял голову. Прямо на него мчался коричневый «Зим». Мочалов торопливо сунул письмо в карман. «Зим» замер напротив, качнувшись на тормозах. Из него вышел генерал Зернов.
Мочалов вытянулся, шагнул навстречу:
— Товарищ генерал, — отрапортовал он, — полк готов к перелету. Летчики на самолетах. Технический состав занят последним осмотром.
— Добро, добро, — Зернов приветливо протянул руку. — Значит, все готово? Ну что же, еще раз справимся о погоде на маршруте, и можно будет выруливать на старт.
Генерал внимательно осматривал длинный ряд истребителей, подготовленных к перелету. Возле каждой машины сновали люди. Шел прием техники. Летчики заученными движениями по раз и навсегда намеченному маршруту ходили вокруг своих самолетов, производя внешний осмотр. Техники и механики еще раз проверяли агрегаты. Распахнув прозрачные колпаки кабин, летчики забрались в машины и стали проверять приборы, рули управления, настраивать радиостанции. Над дальней рощицей пронеслось нежное, розовеющее по краям облачко. Переливчато вскрикнул жаворонок.