Лети
Шрифт:
На этой скорбной ноте оставим господина Грацианова, потомственного, чистокровного и неисправимого трудоголика на растерзание работы и перенесемся в противоположную часть северной столицы.
К областной больнице.
Поближе к людям в белопенных халатах. К одной из них, светлой и чистой, как речная вода.
Симона Сава бережно сложила больничный халат в шкаф и накинула на плечи легкую куртку. Взглянула на часы и зевнула, прикрыв рот рукой.
Раннее утро, но смену она уже благополучно сдала. А это значит, что можно с чистой совестью идти домой. Сквозь ватные
Симона была из тех людей, которые находят особое удовольствие в том, чтобы растягивать минуты. Для нее время – почти что музыка. В ее работе опоздание может стать непростительной ошибкой, и именно поэтому свободные часы она растрачивает, не считая. Непозволительная щедрость!
Но вот она действительно идет пружинящей походной, неспешно, заложив руки за спину и разглядывая небо так, как это часто делают пожилые люди. Куда же еще смотреть в тот час, когда небо хрустально-чистое, точно тщательно натертый бокал? Пожалуй, у Симоны нет даже при себе телефона.
Сейчас она пустой сосуд. Потом, когда снова начнется смена в больнице, она заполнит себя сосредоточенностью и отзывчивостью, будет успевать все и сразу. Но сейчас… Сейчас она – прозрачное стекло, прозрачнее неба и воды. Никаких суррогатов. Ничего не нужно. Только, пожалей, все же несколько лимонов из продуктовой лавки и эти вот замечательные персики. И орехи в меду, похожие на застывшие в янтаре драгоценные камни…
***
Они столкнулись в вагоне метро. Пакет с фруктами лопнул, и желто-оранжевые краски брызнули на затоптанный пол, под ноги равнодушных людей.
– Прошу прощения, – буркнул Марк Грацианов и заторопился к раскрывшимся дверям, обогнув Симону по широкой дуге.
Женщина на мгновение опешила, но тут же нахмурилась и втащила Марка обратно в вагон за кожаный дипломат.
Двери закрылись. Вагон тронулся.
Марк уставился на Симону совершенно безумными глазами и раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, да только так и застыл, выпучив глаза. Сима в свою очередь беспомощно развела руками. Ее взгляд, укоризненный и в то же время расстроенный, вызывал у господина Грацианова совершенно смешанные чувства. Так смотрят на провинившихся детей, подумал он отрешенно и зачем-то повторил:
– П-прошу прощения…
Он говорит на плохом английском, и Симона сразу относит его к классу туристов.
– Не стоит, – вздохнула она и принялась собирать в дамскую сумочку разбежавшиеся по вагону фрукты. – Это вы меня извините. Дернула вашу эту сумку…
Марк, не отводя от нее странного взгляда и не менее странно улыбаясь, помогал.
– Я это не со зла. Так получилось. Вы очень торопились?
– Торопился, – кивнул Марк, складывая в сумку Симоны собранные лимоны. Закончив и выпрямившись во весь рост, он взглянул на часы и поморщился: – Очень.
– И что же, вы много потеряете, если не успеете?
– Вы спрашиваете меня об этом только для того, чтобы я попросил вас не беспокоиться? –
– Симона.
У нее длинные пальцы и ногти абсолютно без маникюра.
– Марк.
У него руки перепачканы чернилами и тонкие порезы от бумаги на подушечках.
Вагон остановился, механический голос объявил прибытие на станцию.
– Пойдете со мной? – неожиданно для себя выпалил Грацианов.
Симона выгнула дугой левую бровь:
– И зачем же?
– Вы должны мне пятнадцать минут, которые я потеряю по вашей вине.
– Из-за вас порвался мой пакет!
– Я куплю вам новый, – улыбнулся Марк и вытащил Симону на станцию.
Двери закрылись. Вагон тронулся.
Глава 3. Рим
Однажды ночью на одной из множества улиц Рима, далекой от классических туристических маршрутов, вершилось злостное преступление. Презренные воришки, под покровом ночи вышедшие на свое не менее презренное мероприятие, были, впрочем, организованны отнюдь не так прилежно, как того требует бандитское ремесло.
– Держи крепко сумку и будь начеку, – громким шепотом велела Лу, прежде чем отправиться на дело.
– Если тебе очень хочется вишни – пойди и купи ее! – заявила Симона, тем не менее исправно выполняя свою часть работы.
Она стояла, широко расставив ноги и взволнованно комкая края матерчатого мешочка. Пытливый взгляд ее оленьих глаз был устремлен ввысь – туда, где Лу, кряхтя и тревожа зыбкий природный баланс, стряхивала в полу рубашки рубиновые ягодные соцветия.
– Чужая вкуснее, – назидательно пропыхтела Лу и спрыгнула с ветки. – Держи так, чтобы я могла пересыпать вишню.
Сима вздохнула, но выполнила требуемое.
Около часа назад Лу перехватила глупо улыбающуюся одному молодому человеку соседку у подъездной двери и, на месте завербовав, вынудила, так сказать, цузаммен прочесать район в поисках вишневого дерева, еще не оборванного ушлыми подростками или же предприимчивыми хозяевами.
А ночь дышала сквозь смог низкого городского неба. Ночь неторопливо ворочалась, текла мощеными переулками, сытой кошкой ластилась к нагревшимся за день домам.
Два силуэта таяли в тени римских двориков – один, очень высокий, и другой, в облачке льняного сарафана. Они прошли сквозь арочные ворота и дальше – вниз по узким переулкам, пустынными переходами, молча, тихо, по-женски плавно и неторопливо.
– Я собираюсь приготовить пирог. Зайдешь? – хрипло спросила Лу у самого подъезда.
– В этот час?
– Винни не дома.
– Тогда пойдем, – вздохнула Сима, толкая подъездную дверь.
В квартире Лу чисто, практически стерильно. Портреты в тяжелых рамах и обитые темным штофом стены. Симона знает, что семья брата и сестры де Тотти занимает комнаты в этом доме уже очень давно. Кованые канделябры в свой срок использовали по прямому назначению, а хмурые лица, что взирают с холстов, некогда жили и умирали в этих стенах.