Летнее утро, летняя ночь
Шрифт:
— У меня кое-что есть, а у тебя нету!
— Говори, — насторожилась Кларисса.
— Захочу — скажу, не захожу — не скажу, — лениво протянула Эгги-Лу.
— Ладно, я пошла обедать, — бросила Кларисса, не поддавшись на провокацию.
— Тогда не узнаешь, что у меня есть, — сказала Эгги-Лу.
— Ну говори же ты! — рассердилась Кларисса.
— Палочка! — гордо объявила Эгги-Лу.
У Клариссы даже опустились брови.
— Что?
— Палочка. Бактерия такая. Микроб.
— Подумаешь! — Кларисса равнодушно
— Снаружи — не считается, — возразила Эгги-Лу. — У меня-то микробы внутри, это совсем другое дело!
Наконец Клариссу проняло.
— Внутри?
— Бегают по дыхательным путям — папа так говорит. А сам улыбается как будто через силу. И доктор тоже. Они сказали, эти микробы обосновались у меня в легких и там проедаются.
Кларисса уставилась на нее как на великомученицу с темными косичками, у которой на фоне крахмальных простыней светится нимб.
— Ничего себе!
— У меня доктор взял эти микробы на анализ и посмотрел через специальный прибор — они так и кишели прямо у него перед носом. Понятно?
Кларисса так и рухнула в кресло. Ее личико залила бледность, но щеки вспыхнули. Превосходство Эгги-Лу явно вывело ее из равновесия. Рядом с этим достижением померкла даже бабочка-данаида, которую Кларисса с поросячьим визгом поймала у себя на заднем дворе, чтобы натянуть нос Эгги-Лу. Такой триумф стоял в одном ряду с выходным платьем Клариссы, украшенным воланами, нежными розочками и бантами. По важности он намного превышал родство Клариссы с дядей Питером, который умел выстреливать из беззубого рта коричневые плевки и ходил на деревянной ноге. Подумать только, микробы! Настоящие микробы, внутри!
— Вот так! — заключила Эгги-Лу, с похвальным усилием сдерживая свое торжество. — Я теперь вообще в школу не пойду. Ни арифметику учить не буду, ничего!
Клариссу будто оглушили.
— И это еще не все. — Самую главную новость Эгги-Лy приберегла на конец.
— Что там еще? — мрачно спросила Кларисса.
Эгги-Лу молча обвела взглядом комнату и уютно свернулась под теплыми одеялами. Через некоторое время она проговорила:
— Я скоро умру.
Клариссу так и подбросило в кресле, и ее волосы разметались в соломенном изумлении.
— Что?
— Что слышала. Я скоро умру, — Эгги-Лу со значением улыбнулась. — Вот так тебе, чтобы не воображала!
— Это ты сейчас придумала, Эгги-Лу! Врунья несчастная!
— А вот и нет! Не веришь — спроси у моих родителей или у доктора Нильсона! Они тебе скажут! Я скоро умру. И у меня будет самый шикарный гроб. Папа так решил. Ты бы слышала, как он теперь со мной разговаривает. Придет вечером, сядет вот в это кресло, где ты сидишь, и берет меня за руку. Мне его почти не видно, только глаза. Странные какие-то. И у нас начинается
А для моего кукольного домика он купит участок земли, и я там смогу играть без помех, вот так-то, Воображуля! Причем место будет высокое, чтобы я царила над всем миром. И вообще, и вообще, и вообще, я буду самая красивая и в куклы буду играть сколько захочу. У меня будет нарядное зеленое платье, как у тебя, и бабочка-данаида, и встретит меня не какой-нибудь там дядя Питер, а настоящий АПОСТОЛ Петр.
Кларисса сидела с каменным лицом, сгорая он нестерпимой зависти. У нее навернулись слезы, и она в нерешительности поднялась с кресла, не сводя глаз с Эгги-Лу.
Со сдавленным криком она бросилась прочь из комнаты, кубарем скатилась по лестнице, выскочила на свет весеннего дня и, заливаясь плачем, побежала по газону к себе домой.
Как только Кларисса захлопнула за собой входную дверь, ее окружили аппетитные запахи маминой кухни. Мама резала яблоки и укладывала их в подготовленную форму для шарлотки; Кларисса получила выговор за дверной грохот.
— Ну и ладно! — Дочка поерзала розовыми панталончиками по обеденной скамье. — Какая все-таки вредина Эгги-Лу!
Мама Клариссы подняла глаза.
— Вы опять за свое? Сколько раз тебе сказано…
— Она собралась умирать и теперь сидит в кровати и дразнится, дразнится. Вообще уже!
Мать выронила кухонный ножик.
— Ну-ка, ну-ка, повтори, что ты сказала, милая моя?
— Она скоро умрет и теперь надо мной издевается! Мама, ну скажи, что мне делать?
— Что тебе делать? Сейчас? Или когда? — Немое замешательство. Мать вынуждена была сесть на стул; ее пальцы судорожно теребили фартук.
— Надо ей помешать, мама! Чтобы этого не произошло!
— Это в тебе говорит доброта, Кларисса. Ты такая заботливая.
— При чем тут доброта, мама! Ненавижу ее, ненавижу, ненавижу!
— Что-то я не поняла. Если ты ее ненавидишь, то почему собираешься ей помешать?
— Не помогать же ей!
— Но ведь ты сама сказала…
— Мама, ты мне только хуже делаешь! — Она горько расплакалась, кусая губы.
— Одно слово — девчонки. Вас не разберешь. Ты хочешь помешать Эгги-Лy или не хочешь?
— Хочу! Обязательно надо ей помешать! Чтобы ничего у нее не вышло. Чтобы не хвасталась своей… палочкой! — Кларисса замолотила кулачками по столу. — Чтобы не задавалась: «У меня есть, а у тебя нету!»
У матери вырвался вздох.
— Ах вот оно что. Кажется, понимаю.
— Мама, а можно, я умру? Только первой! Чтобы ей утереть нос. Пусть завидует!
— Кларисса! — Под ситцевым фартуком кремосбивалкой зашлось сердце. — Как у тебя язык повернулся! Нельзя говорить такие вещи! Прямо беда с тобой!