Летний домик с бассейном

Кох Герман

Иной раз, лежа ночью без сна, я думаю о Ралфе Мейере. К примеру, о его роли императора Августа в одноименном телесериале. Эта роль прямо-таки написана для него, тут и друзья, и недруги согласны. Во-первых, конечно, по причине комплекции, ведь с годами он изрядно погрузнел. Такие габариты приобретаешь, только если регулярно пируешь в ресторанах, отмеченных в мишленовской классификации одной или несколькими звездами. И устраиваешь в своем саду роскошные барбекю: немецкие сосиски, болгарская баранина, тесселские ягнята на вертеле. Как сейчас помню эти барбекю: огромная фигура Ралфа возле дымящейся жаровни, он собственноручно переворачивает гамбургеры, стейки и куриные ножки. Его небритое раскрасневшееся лицо, в одной руке большая двузубая вилка, в другой — пол-литровая банка «Юпилера». Его голос, по обыкновению разносящийся далеко, по всей лужайке. Голос мощный, как туманный горн, что служит ориентиром для танкеров

и сухогрузов, когда они приближаются к отдаленным морским рукавам и чужим гаваням. Последнее барбекю он устраивал не очень-то и давно, месяцев пять назад, по-моему. И тогда уже был болен. По-прежнему сам переворачивал мясо, но придвинул себе пластмассовый садовый стул и орудовал сидя. Неизменно завораживающее зрелище — наблюдать, как болезнь (такая, как у него) поражает человеческое тело. Как она исподволь его изнуряет. Это война. Злокачественные клетки воюют со здоровыми. Сперва атакуют организм с флангов. Небольшая, вполне обозримая атака, демонстративный выпад, цель которого — отвлечь внимание от главного контингента. Человек думает, что одержал победу, во всяком случае отразил первый укол. Главный контингент до поры до времени прячется — в глубине организма, в таком месте, где ни рентген, ни эхография, ни МРТ обнаружить его не могут. Главный контингент терпелив. Ждет, когда войдет в полную силу. Когда победа наверняка останется за ним.

Вчера вечером передавали третью серию. Император консолидирует власть. Меняет имя, из Гая Октавиана становится Августом и игнорирует сенат. Впереди еще десять серий. О том, чтобы прекратить или отложить показ «Августа» из-за кончины исполнителя главной роли, даже и речи не было. Ралф Мейер прекрасно подходит к этой роли, он единственный нидерландский актер среди итальянцев, американцев и англичан, однако ж приковывает к себе все внимание.

По-моему, вчера вечером один я смотрел эту передачу иначе, нежели большинство зрителей. Точнее говоря, другими глазами. Глазами врача.

«Я могу поехать, как обычно? — спросил он меня тогда. — Съемки продлятся два месяца. Если мне придется бросить на полдороге, для всех это будет катастрофа».

«Конечно, — ответил я. — Не беспокойся. Как правило, выясняется, что ничего страшного нет. Мы просто подождем результатов. А после все равно времени достаточно».

Я смотрел, как император Август обращается к сенату. Ни денег, ни труда на этот американо-итальянский фильм не пожалели. Тысячи римских солдат, целые легионы, ликующие на холмах вокруг Рима, десятки тысяч мечей, щитов и копий пронзают воздух, флотилии из сотен кораблей на рейде Александрии, гонки на колесницах, бои гладиаторов, рычащие львы и распятые христиане. У Ралфа Мейера болезнь развивалась в самой агрессивной форме. Необходимо срочное оперативное вмешательство, иначе будет слишком поздно. Радикальное вмешательство: a first strike [1] , ковровое бомбометание, которое разом нокаутирует злокачественные клетки. Я смотрел на его лицо, на его тело. По всей вероятности, внутри этого тела главные силы уже перешли в наступление.

1

Упреждающий удар (англ.).

«Senators! — произнес он. — From this day I am your emperor. Emperor… Augustus» [2] .

Голос, как обычно, разносился далеко — тогда еще разносился. Если что с ним и было уже не так, виду он не подавал. Ралф Мейер был мастер своего дела. Когда надо, переигрывал всех и каждого. В том числе и смертельную болезнь.

3

С годами нормальные люди один за другим исчезли из моей практики. То есть люди, с девяти до пяти занятые на работе. Правда, остались один адвокат и один владелец фитнес-центра, но большинство пациентов — представители так называемых творческих профессий. Вдовы, понятно, не в счет. Их у меня пока хватает. Можно даже сказать, с избытком. Вдовы писателей, актеров, художников… женщины держатся дольше мужчин, они из другого, более стойкого теста. Можно дожить до глубокой старости, существуя в тени. Всю жизнь подавать кофе и наведываться к оптовику за вином для гениев, творящих у себя в ателье. Свежий норвежский лосось для писателей в кабинетах, куда дозволено входить только на цыпочках. Казалось бы, трудно, но на самом деле усилий не требует. Вдовы доживают до старости. До глубокой старости. Нередко даже расцветают после кончины мужей. Я видел их здесь, у себя в кабинете. Они горюют, прижимают к глазам платочек, но и чувствуют облегчение. Облегчение не из тех эмоций, какие легко скрыть. Я смотрю глазами врача. Научился смотреть сквозь их слезы. Долгий уход за лежачим больным — удовольствие небольшое.

Цирроз печени — болезнь затяжная и мучительная. Часто пациент еще тянется к ведру возле кровати, а кровь уже хлещет фонтаном. Трижды в день стелить чистое белье; простыни и одеяла, тяжелые от блевотины и испражнений, требуют куда больше физических сил, чем сервировка кофе и присмотр за тем, чтобы в доме было достаточно джина. Долго ли так будет продолжаться? — думает будущая вдова. Выдержу ли я до похорон?

2

Сенаторы!.. Отныне я ваш император. Император… Август (англ.).

Но в конце концов этот день настает. Погода прекрасная, небо голубое с белыми облачками, в листве деревьев поют птицы, пахнет свежими цветами. Первый раз в жизни вдова сама находится в центре внимания. Она в темных очках, чтобы никто не видел ее слез, так думает каждый. На самом же деле темные очки скрывают облегчение. Близкие друзья несут гроб к могиле. Произносят речи. И пьют. Много пьют. На похоронах артиста пьют не какой-нибудь там жиденький кофе, а белое вино, водку или старый джин. И едят не какой-нибудь там кекс или пироги с начинкой, а устриц, копченую макрель и печеные тефтельки. Затем вся компания идет в любимое кафе. «Пусть тебе будет хорошо, дружище, где бы ты ни был! Мерзавец! Свинтус ты старый!» Произносят тосты, наливают водку. Вдова уже сняла темные очки. Она смеется. Сияет. Заблеванные простыни еще лежат в корзине с грязным бельем, но завтра в последний раз отправятся в стиральную машину. Она думает, что отныне вдовья жизнь всегда будет такой. Что друзья еще месяцами (годами!) будут пить за нее. За новый центр их внимания. Ведь она пока не знает, что после нескольких визитов вежливости все кончится. А потом воцарится тишина, та самая, что всегда настает после жизни в тени.

Как правило, происходит именно так. Но бывают и исключения. Злость уродует вдов. Нынче утром у дверей моей практики неожиданно поднялся громкий шум. Час был еще ранний, я как раз вызвал первого пациента.

— Доктор! — услыхал я голос ассистентки. — Доктор!

Раздался грохот резко опрокинутого стула, а затем другой голос.

— Ты где, мерзавец? — прокаркал он. — Покажись, если хватит духу!

— Подождете секундочку? — Я улыбнулся пациенту и встал.

От входной двери к моему кабинету ведет коридор, сперва надо пройти мимо столика ассистентки, а уже оттуда — в приемную. Приемная, где ждут пациенты, это даже не комната, а продолжение коридора, без двери.

Я быстро огляделся. Сказал ведь, час был ранний. Однако трое пациентов уже сидели там, листая старые номера «Мари-Клер» и «Нэшнл джиогрэфик». Правда, в эту минуту больше не листали. Уронили журналы на колени и смотрели на Юдит Мейер. После смерти мужа Юдит, мягко говоря, краше не стала. Кожа на лице покраснела, но не везде, а потому казалась пятнистой. За спиной Юдит моя ассистентка знаками показывала, что ничего поделать не могла. Еще дальше, у входной двери, валялся опрокинутый стул.

— Юдит! — сказал я и раскинул руки, словно обрадовался ей. — Чем могу быть полезен?

На секунду-другую мои слова вроде как выбили ее из колеи, но действительно лишь на секунду-другую.

— Убийца! — выкрикнула она.

Я покосился на пациентов в приемной, всех троих я знал в лицо. Кинорежиссер с геморроем, галерист с нарушением эрекции и уже немолодая актриса, ожидающая первенца, хотя и не от белокурого, долговязого и вечно небритого актера, с которым семь месяцев назад сочеталась браком в одном из замков Тосканы: все за счет светской программы коммерческого канала, который получил право полностью транслировать церемонию и последующую вечеринку. Я пожал плечами и подмигнул ей. Экстренный случай — вот что я хотел ей сказать пожатием плеч и подмигиванием. Типичный случай острой истерии. Алкоголь или наркотики — или то и другое сразу. Чтобы она непременно заметила, я подмигнул еще раз.

— Юдит, — сказал я как можно спокойнее, — давай-ка пройдем в кабинет, посмотрим, чем я могу быть тебе полезен.

Не дожидаясь ее ответа, я повернулся и большими шагами вернулся в кабинет. Там я положил руки на плечи пациента:

— Посидите минуточку в приемной, ладно? Ассистентка пока выпишет вам рецептик.

4

Я смотрел через стол, в лицо Юдит Мейер. По-прежнему пятнистое. Не то белое в красных пятнах, не то красное в белых.

— Тебе конец! — крикнула она и добавила: — Можешь закрывать лавочку. — Тут она резко кивнула головой на дверь моего кабинета, за которой ждали пациенты.

Я облокотился на стол. Сложил ладони, соединив кончики пальцев, и слегка наклонился вперед.

— Юдит… — Я замолчал, не зная пока, как продолжить. — Юдит, не рано ли делать столь далеко идущие выводы? Пожалуй, вначале я поставил Ралфу ошибочный диагноз. Я это признал. Завтра меня будут обсуждать на Дисциплинарной коллегии. Но сознательно я никогда не…