Летняя гроза
Шрифт:
Гроза медленно кивнула.
— Если бы он согласился на дружбу, лучшего я бы и не желала и стала бы ему настоящим другом, но ему нужно не это. Мне бы хотелось заставить его понять, бабушка, но он и слушать меня не станет. Он отказывается понимать, что мы никогда не будем мужем и женой. Он невероятно упрям!
— У вас, молодая леди, у самой очень сильный характер, — напомнила Грозе Рэчел, потом засмеялась: — Да, я очень хорошо вижу, что создаст трудности вам с Вольным Ветром, если вы поженитесь. Но, насколько я понимаю, он-тотебя любит, хоть ты и не отвечаешь взаимностью?
— Не знаю, наверное, — с запинкой ответила девушка. Она наморщила лоб, что-то вспоминая, и,
— Как же?
— Как будто представляет, как я выгляжу без одежды! Меня это очень смущает, бабушка. — И в ту же секунду по спине Грозы пробежал холодок, который, как она про себя отметила, как-то непонятно взбудоражил ее.
Рэчел бросила на внучку понимающий взгляд.
— А тебя не смущает, что ты хвостом ходишь за бедным Джереми, почти умоляя его взглянуть на тебя так, как, по твоим словам, смотрит на тебя Вольный Ветер? — Привязанность Грозы к молодому и холостому ветеринару не была для Рэчел секретом.
Жаркая волна залила лицо Грозы.
— Бабушка! — воскликнула она. — Я с Джереми с одиннадцати лет. Он учит меня лечить животных. Ты знаешь, как я их люблю, а он делится со мной своими знаниями.
— Прости меня, Гроза, но и слепому видно, что ты начинаешь проявлять больше интереса к Джереми, чем к животным, которых он лечит.
— О! — Летняя Гроза растерялась, не зная, что и ответить наблюдательной бабушке.
Улыбка Рэчел была полна сочувствия.
— Ничего страшного, Гроза. В том, что молодая девушка влюблена в красивого мужчину, нет ничего необычного или недостойного… а он и вправду красив.
— Я не влюблена в него, бабушка, — нерешительно произнесла Летняя Гроза. — Я его люблю. Я люблю Джереми уже больше двух лет и думаю, что всегда буду любить. Если бы только на месте Вольного Ветра был он и попросил меня стать его женой.
Рэчел молчала, не найдя нужных слов. Гроза спросила:
— Ты считаешь, что он слишком стар для меня?
— Едва ли, — со смешком ответила женщина. — Сколько ему… тридцать? — Гроза кивнула. — А тебе семнадцать. Тринадцать лет разницы. Не так уж и много. А почему ты спросила? Разница в возрасте имеет для тебя какое-то значение?
— О нет! Никакого! Я только подумала, что некоторые люди станут так думать.
— Ты не можешь всю жизнь оглядываться на других, — заметила Рэчел.
— Тогда почему ты делала вид, что мой отец не шайенн, и выдавала его за испанца или англичанина, когда мы в первый раз приехали в Пуэбло?
Рэчел побледнела от прямого вопроса девушки, но ответила честно:
— Потому что я была молода, мне было стыдно, и я находилась под сильным влиянием своего отца. Он знал, что, если станет известно о происхождении Адама, и мой ребенок, и я подвергнемся нападкам. Отец этого не хотел, потому что в том, что произошло со мной, не было ни моей вины, ни Адама. Отец догадывался, что большинство и не подумает об индейской крови. Скрыв правду об Адаме, мы избежали несправедливого отношения и насмешек. Возможно, с моей стороны это было трусостью, но я не имела сил противостоять целому городу, который мог презирать меня или моего ребенка.
— Твоя мать оказалась сильной, Гроза. Ей было все равно, что весь город судачит о ней и двух ее сыновьях-шайеннах. Она открыто выказывала свою любовь к вождю шайеннов, который женился на ней и дал ей двух сыновей…
— Но я не понимаю, бабушка, — перебила Летняя Гроза. — Если отец одновременно и Пума, и Адам Сэвидж, почему они всем говорят, что у нас с Утренней Зарей кожа темнее из-за наших испанских предков? Зачем скрывать, что мы тоже шайеннки! Какой в этом смысл? Не то чтобы я была против, но это как-то странно.
— Знаю, дорогая. Позволь мне попытаться объяснить тебе. Это придумала я. Здесь, в Пуэбло, очень немногие знают о той жизни твоего
— Но отца публично обвинили в том, что он — вождь Крадущийся Как Пума. Мама рассказывала мне, как его арестовал лейтенант Янг.
— Нет, — поправила Рэчел. — Том арестовал Адама, чтобы спасти его от военного суда Джеффри Янга. Тогда твоя мать задумала его побег. Ответ на твой вопрос в том, что никто не поверил обвинению Янга. Этот человек безумно любил твою мать и сделал бы все, чтобы вернуть ее. Никто не поверил его рассказу о том, что Адам был индейским вождем. Как мог этот человек, которого они всегда знали как Адама Сэвиджа, быть знаменитым и опасным вождем шайеннов? Это звучало слишком неправдоподобно!
— Значит, кроме Тома, тебя и семьи моей матери, никто не знает? — сделала вывод Гроза.
— Еще Мелисса, которую похитили вместе с твоей матерью и которая тоже жила у шайеннов. Мы сказали еще Джастину Керру — судье — и миссис Керр. Именно судья Керр, который поженил твоих отца и мать, выправил бумаги об усыновлении Охотника и Стрелка, чтобы Адам мог открыто признать их своими сыновьями.
— Которыми они и так были, — добавила Гроза.
— Да, но вряд ли кто об этом знает. Вы с сестрой родились после того, как Адам и Таня поженились здесь, в Пуэбло. Когда они снова уехали, никто и не подумал, что они вернулись к шайеннам. До тех пор пока нет необходимости объявлять о том, что Адам действительно является вождем шайеннов, вы с Зарей не можете быть шайеннками в глазах города. Для всех в вас течет испано-мексиканская кровь, английская и немного голландской, шайеннов же в нашей семье не было.
— Почему же отец с матерью не говорят, что он — шайенн, что он — Пума? Ведь они не стыдятся этого, я знаю.
Рэчел улыбнулась, немного печально.
— Они хранят молчание в основном ради меня, Гроза. После стольких лет обмана они не могут выставить меня лгуньей перед всем городом и моими друзьями.
— Но твои друзья поняли бы, — добивалась ответа Гроза. — И Том уже знает.
— Есть и другие причины, дорогая. Войны с индейцами еще свежи в памяти, многие потеряли тогда родных и близких. Люди все еще настроены против индейцев. Твои родители молчат скорее ради безопасности своих детей, а не из-за меня. К тому же теперь индейцы не могут наследовать или владеть землей за пределами резерваций, вот я попросила Адама хранить молчание, иначе ранчо, которым владели мы с отцом, не сможет перейти к моему же собственному сыну и его детям. Мысль об этом разрывает мне сердце.
— Ты можешь быть спокойна, я никому ничего не скажу, — быстро успокоила бабушку Гроза. — Мне как нельзя лучше подходит то, что никто не знает, что я шайеннка.
Рэчел нахмурилась.
— Ты стыдишься своей индейской крови, Гроза? — мягко спросила она.
— Нет… да… О бабушка, я не знаю! Когда я была маленькой и жила у шайеннов, легко было гордиться индейскими предками. Потом мы приехали сюда, и мне строго-настрого запретили рассказывать о нашей прежней жизни. Позднее я увидела, с какой ненавистью наши одноклассники травили Хитрого Лиса только за то, что он не был белым, как они. Меня это злило и смущало. И я была рада, что никто не знает, что я тоже шайеннка. И хотя я презирала себя за малодушие, все равно была благодарна, что никто не знает, и боялась, что они могут догадаться. Я знала, что мои друзья отвернутся от меня, а мне этого не хотелось. Я стыдилась и своих мыслей, и своей индейской крови. По правде говоря, я и сейчас не свободна от этого. Когда-то давно отец наказал мне всегда гордиться нашими предками шайеннами. Я же боюсь даже упомянуть об этом. Что мне делать? Что думать? По какому пути идти? Каким традициям следовать? Бабушка, скоро я стану совсем взрослой — и совсем себя не знаю! Да и узнаю ли когда-нибудь? Приду ли в согласие сама с собой?