Летняя тьма
Шрифт:
— Я не могу вспомнить свою, — расстроилась Мария.
— Вы их не записывали?
Мария, Мамору и я переглянулись.
— Я записывала, — я вспомнила, что вырезала ее на кулоне и спрятала под половицами.
— И я.
— И я… в дневнике.
Каждая буква мантры была священной, так что нам нельзя было позволять другим знать их. Строго говоря, мы и записывать их не должны были. Но трое из нас не доверяли нечто настолько важное своей памяти и записали это. То, что мы с Сатору показали друг другу свои мантры, было немыслимым для других
— Тогда все хорошо. Когда вернемся в город, мы с Сатору покажем им, что можем использовать силы. Так они не подумают, что она была запечатана. А вы скажете, что устали, и пойдете по домам. Когда найдете манты, отыщите Саки, и она восстановит вашу проклятую силу.
Слова Шуна мигом прогнали мои тревоги. Хоть меня не радовало, что Риджина убили бакэ-недзуми, я не могла отрицать, что так никто не мог узнать правду.
Мы значительно повеселели. Сатору поднял ткань, и мы установили три палатки. Мы собрали хворост, развели костер и приготовили рис. Еда была безвкусной, хуже чем та, которую мы ели в первый день путешествия, но для нас она казалась лучшей в мире.
Мы поели, посидели у костра, рассказывая по очереди о произошедшем во время нашей разлуки. История Шуна, Марии и Мамору была скучной. Когда нас с Сатору поймали Пауки, они последовали, пытаясь нас спасти, но поняли, что там слишком много стражи, и решили вернуться в город и позвать на помощь. Они пытались идти днем, но их испугали звуки войны, и они спрятались в кустах. Когда ночью все утихло, они поспешили к озеру Касумигаура. Когда мы догнали их, они так обрадовались, что Мария подумала, что ее обманывает тануки.
Наша история потрясала их, пока мы рассказывали. Они постоянно задавали вопросы о клетке и убийстве часового, притихли, когда мы стали описывать, как на колонию Ктыря напали, и как мы блуждали по туннелям. Они обрадовались, когда Сатору вернул чудом силы и бросился в атаку, но снова притихли в потрясении, когда ситуация стала развиваться так, как никто не ожидал.
Сатору рассказывал, а я исправляла и дополняла его историю. Сатору гордился тем, что хорошо рассказывал истории, но он обычно столько привирал, что я думала, что придется рассказывать потом все самой. Я зря переживала. Они слушали, как дети, приоткрыв рты, их глаза восхищенно блестели.
Когда Сатору закончил, стояла тишина, лишь трещал огонь. А потом кто-то открыл рот, и посыпались вопросы. И больше всего их интересовало, почему мы убегали от Киромару, если он защитил нас.
Сатору объяснил снова. Я готовилась к бурной реакции на новость, что комитет этики мог определить нас для истребления, но они приняли это хорошо. Помогло то, что Шун соглашался со мной насчет того, что Сатору перегибал с тревогой. И мы были в хорошем настроении, что притупило шок. Если все пройдет, как сказал Шун, то мы сможем скрыть то, что Риджин запечатал нашу проклятую силу. Нас просто отругает учитель, в худшем случае.
— Саки, я рассчитываю на тебя, —
Я глубоко вдохнула и кивнула.
Я развернула бумагу и прочла в свете огня. Мантра была длинной: восемь слов, тридцать шесть букв. Я думала сжечь записку, как только прочла, но из-за длины мантры понимала, что не запомню ее. Я скомкала листок в руке.
Я смогу. Мне нужно лишь повторить то, что я сделала с Сатору. Я пыталась успокоить себя этими словами. Но эти две ситуации отличались. Во-первых, Шун был в сознании. И он знал, что я собиралась его гипнотизировать, и он уже знал свою мантру. Но я не давала себе думать об этом.
— Смотри на огонь.
Я вспоминала церемонию инициации, направила внимание Шуна на огонь. Главный священник Мушин говорил представлять, как движется огонь, но это вряд ли действовало так же на того, чья проклятая сила была запечатана.
— Смотри на трепещущий огонь. Он раскачивается. Вправо. Влево… мерцает, — шептала я.
Шун молчал. Остальные смотрели, затаив дыхание.
Я пошевелила костер длинной веткой, поднялись яркие искры. Я не ждала того же эффекта, какой был с огнем на алтаре, но искры плясали в воздухе, создавая загадочную атмосферу.
— Шун Аонума.
Он не дрогнул. Я не знала, был ли он уже загипнотизирован.
— Шун Аонума. Ты нарушил правила, попав в место, которому не принадлежишь. Более того, ты поддался словам демона. Но настоящая проблема куда серьезнее.
Ответа не было.
— Ты нарушил основы Кодекса этики, последнюю из Десяти заповедей: «Не оскверни Триратну». Ты поддался словам демона и усомнился в учениях Будды. Я должна запечатать твою силу.
Казалось, Шун вздохнул. Похоже, работало. Я неуверенно продолжила:
— Посмотри еще раз на огонь.
Ответа не было.
— Смотри на огонь.
Ответа не было, но огонь блестел в его глазах.
— Твоя сила запечатана в том символе. Видишь?
Громкий вздох, а потом:
— Да.
— Символ брошен в огонь. Все сгорело. Все твои мирские желания сгорели, и пепел вернулся к широкой земле, — я глубоко вдохнула и громко сказала. — Символ уничтожен. Твоя проклятая сила запечатана!
Шун издал тихий сдавленный звук. Он дышал быстрее.
— Отринь мирские желания. Чтобы достичь нирваны, брось все в очищающий огонь.
Пора. Я встала и подошла к нему.
— Шун Аонума. Ты был верен Будде и оставил проклятую силу. Будда милостив, и ты получишь новую мантру, новый дух, и твоя сила вернется тебе!
Я ударила его по плечам и прошептала слова, написанные на бумаге:
— Om amogha vairocana mahamudra manipadma jvala pravarttaya hum.
Потом я узнала, что это были слова самого Будды — Мантра света. Это было указанием на талант Шуна. Он родился с задатками будущего лидера.
Вдруг огонь стал в три раза выше и разложился, как восьмиголовый змей, извиваясь в воздухе в странном танце.