Лето кончится не скоро
Шрифт:
У Женьки, например, после нескольких месяцев замужества вернулась домой старшая сестра – с «большим животом» и горьким убеждением, что «все на свете мужчины – подлецы и чудовища».
У Ника страдал от неприятностей отец – его «подставили» на работе, сунув на подпись какие-то поддельные накладные. До суда не дошло, но к следователям отца потаскали, а теперь он искал новую должность.
У Тины – свои заботы: дома неподвижно лежала после инсульта бабушка.
У Кустика появился недавно молодой красивый отчим, и матери
«Зато говорят, что в августе возьмут меня на Балтийское взморье… А мне вовсе не хочется! Хорошо, что август не скоро…»
Только у Платона семейная жизнь была, кажется, без осложнений. Может быть, потому, что родители на машине укатили к родственникам в Ярославль. Платон остался с Верой Викентьевной, с которой жил душа в душу.
– А почему тебя не взяли в Ярославль? – однажды спросил осторожно Шурка.
– Что значит «не взяли»? Сам уперся: не поеду, и все. В Ярославле я раз десять бывал. На Буграх летом в тыщу раз интересней.
Постороннему это могло показаться диким. Что интересного на обширных пустырях с поросшими сорняком горками и строительным мусором! Ну, можно, конечно, побегать, в пряталки поиграть, в индейцев, раскопать в мусоре что-нибудь неожиданное. Но все же это не парк с аттракционами и компьютерными играми, не пляж у моря, не дальняя страна, куда рвутся сердцами и душами любители путешествий…
Однако это была именно страна.
Только знали о ней немногие…
Как-то раз играли в пряталки. Разбежались кто куда, притаились в репейной чаще, в ямах, укрытых непролазным белоцветом, и внутри пустотелых бетонных конструкций…
Шурка лежал у ржавой железной бочки. Он не очень-то старался прятаться. Потому что искала всех Женька.
Настоянная на июльском зное тишина беззвучно звенела над макушками иван-чая. Ни звука не проникало сквозь нее: ни голоса, ни трамвайные звонки, ни воробьиное чвирканье. Лишь время от времени внутри этой тишины рождалось особенное, здешнее эхо. То проснется стеклянная мелодия, которую Шурка утром наигрывал под навесом; то прошелестит шепот Кустика: «Тише, я слушаю космическое шевеление звуков…»; то отголосок Женькиного смеха: «Ой, Шурка, ты опять косматый, как домовенок! Тина, неси ножницы…» Попробуй разберись: или это отзвуки в памяти, или правда волшебное свойство Бугров – тихим эхом отзываться на то, что сказано не сию минуту, а давно…
Шурке кажется, что Женькин голос и смех повторяются здесь особенно часто.
А вот и она сама – раздвигая белоцвет, выбралась к бочке. С другой, не с Шуркиной стороны. Косы, чтобы не болтались, заправлены в широкий ворот под оранжевую майку. Они такие длинные, что пушистые концы торчат из-под подола. Тесные черные брючки смешно скособочились, рыжие гольфы съехали на сандалии. Часто дыша, Женька повертела головой. Облизала пухлые губы. В серых глазах – и веселье, и растерянность: здесь опять никого!
Шурка
– Ага, Шурище! Вот ты! – И прыжок в сторону! Чтобы мчаться к лужайке, где на дырявом перевернутом ведре лежит палочка-выручалочка. Но… замерла на миг. Оглянулась даже, словно поджидая Шурку. И они помчались рядом! Прыгая через камни и колдобины, с маху пробивая телами стебли и ветки. Шипы и колючки дергали Женькину майку, чиркали по скользкому полотну Шуркиной «анголки».
Они вместе выскочили к финишу. Но Шурка запнулся и носом пролетел мимо ведра, проехался пузом по клеверу. Женька забарабанила палочкой по железу. Сперва часто, потом реже, реже…
Шурка сел в траве. Прижал к коленке ладонь, привычно заращивая десятую за день ссадину. Машинально тронул на шортах просторный карман: здесь ли отвертка? Отдул с лица упавшие вперед волосы. Прищурил правый глаз, а левым весело глянул на Женьку.
Она смотрела со смешливой виноватинкой.
– Ты поддался…
– Ага! – сказал счастливый Шурка.
– Так ведь нечестно…
– Ну и пусть!
– Шурище косматое… Что ребята скажут!
– Никто же не видел! – радовался Шурка. Вроде и подзуживал Женьку, а внутри таял.
– Кустик видел. – Женька оглянулась.
Кустик «выручил» себя раньше всех и лежал теперь на широком плоском валуне, у другого края лужайки. В безопасном отдалении от щекочущих травяных колосков и соцветий. Распахнул рубашку, подставил солнцу впалый бледный живот и ребристую, как мелкий шифер, грудь.
– Ничего я не видел, – великодушно сообщил он. – Мне не до вас. Я впитываю космическую информацию.
– Вот, человек впитывает, не мешай ему, – сказал Шурка.
– Впитывайте вместе. Я пошла искать остальных…
Но едва Женька сделала несколько шагов, как из рощицы иван-чая выскочили Ник и Тина. Вдвоем ухватились за палочку:
– Та-та-та! Прозевала, Женечка!
– Все равно она меня застукала, – сообщил Шурка. – В следующий раз искать буду я. Вот увидите, я вас быстренько…
– Надо еще Платона найти, – вздохнула Женька. – Он такой, всегда как сквозь землю…
И правда, она долго бродила по окрестным травяным джунглям. Потом вернулась – усталая, надутая и поцарапанная.
– Ну его… Тошка, выходи!.. Ну, выходи, я сдаюсь! Давайте вместе покричим, а то из меня уже душа вон…
Покричали вместе (кроме Кустика, который все еще что-то впитывал):
– Пла-тон, вы-хо-ди! Пла-тон, ты по-бе-дил!..
– Забрался небось туда, где ничего не слыхать, – уже с тревогой сказала Женька.
Платон появился из-за камня, где лежал Кустик,
– Тошка, ты бессовестный! Где тебя носило? – Женька всерьез надула губы.
– Ух, где меня носило! Пошли, увидите, что я нашел…
Он двинулся первый. А позади всех – Кустик, торопливо застегивающий ворот и обшлага.